Вячеслав Игрунов о книге

 

Х.Г. Крил

Становление государственной власти в Китае. Империя Западная Чжоу

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Авторы, жалующиеся на то, что их герои «взяли верх» и «вынуждают» их писать о том, о чем они вовсе и не хотели писать, всегда вызывали во мне чувство некоторого недоумения. И тем не менее теперь я сам оказался в ситуации, заставляющей меня сказать нечто подобное, ибо у меня никогда не было намерения писать какое бы то ни было исследование по истории Западной Чжоу.

В течение шестнадцати лет, или около того, я занимался вопросами происхождения и формирования доктрины управления в Китае и ее влияния на другие страны и цивилизации. Четыре года назад я начал работу над соответствующей книгой, которая, я надеялся, будет достаточно небольшой по объему. Первые две главы я написал, как и планировал, очень быстро, всего за несколько недель. В третьей же главе речь должна была идти о Западной Чжоу. Я полагал, что глава получится маленькой, ведь количество материала по данной эпохе весьма ограничено. Однако период Западной Чжоу занимает в китайской традиции управления столь значительное место, что я просто не мог его полностью проигнорировать. Я знал, что с тех пор как я в последний раз более-менее пристально занимался данным периодом, исследователи сделали множество открытий, с которыми я чувствовал себя обязанным ознакомиться. Ознакомление заняло у меня гораздо больше времени, чем я первоначально рассчитывал. И все-таки после некоторой задержки я приступил к написанию главы о Западной Чжоу. Когда объем ее достиг 150 страниц, я решил, что главы должно быть две; на 300-й странице я стал подумывать о том, что она могла бы вылиться в небольшую книгу. В конце концов мне едва удалось охватить тему в рамках целого труда.

Центральная мысль настоящей книги — предположение, что ваны Западной Чжоу правили, скорее всего, именно империей, а не некоей рыхлой конфедерацией вассальных государств. В последние годы некоторые ученые, под влиянием новых открытий и неожиданных результатов исследований, уже высказывали мнение, что правители Западной Чжоу обладали куда большими властью и могуществом, чем было принято считать прежде. И тем не менее, насколько нам известно, ни один из них не приписывал Западной Чжоу такой степени единения и централизации власти, как мы. Если идея эта и покажется кому-то оригинальной, то могу честно признаться, что авторство ее принадлежит не мне.

Лет двадцать назад моя жена Лорейн Крил, в то время активно занимавшаяся изучением надписей на бронзе, сказала мне, что если исходить из преобладавшей в то время теории об ограниченности власти администрации вана территорией маленького «домена правителя», за пределами которой она якобы не пользовалась никаким авторитетом, то некоторые факты будут просто необъяснимы. Она высказала гипотезу, что, быть может, чжоуское правительство «работало» куда более эффективно и контролировало всю страну в куда большей степени, чем это обычно считалось. Я тогда занимался другими вещами и не придал значения ее словам: я не отверг ее догадку, но и не принял ее. По сути, свидетельств, способных доказательно подтвердить ее, просто не было. Лишь годы спустя, когда я с огромным трудом пробирался сквозь беспорядочное нагромождение сведений о периоде Западной Чжоу, выяснилось, что данная гипотеза является ключевой.

Вклад моей жены в написание настоящей книги этим не исчерпывается. Как только очередная глава была завершена, она внимательно прочитывала ее и делилась своими соображениями. Многое в книге появилось благодаря только ей. Я пытался убедить ее стать соавтором, но безрезультатно. Надеюсь лишь, что это окажется возможным при написании будущих работ.

Я чувствую себя в неоплатном долгу перед всеми, благодаря кому появилась настоящая книга. И начать я, по-видимому, должен с ученых и историков, живших сотни и тысячи лет назад: о моей бесконечной признательности им лучше всего скажут многочисленные ссылки и сноски. Из работ современных синологов наибольшую помощь мне оказали переводы и комментарии к «Ши цзину» и «Шу цзину» Бернхарда Карлгрена. Без этих фундаментальных трудов адекватное восприятие и понимание всей эпохи Западной Чжоу едва ли возможно. В некоторых случаях моя трактовка расходилась с мнением Карлгрена, однако то были лишь единичные моменты. В целом же я с благодарностью прислушивался к его идеям и учитывал их.

Китайских ученых, которым я признателен за благорасположенность по отношению ко мне, столь много, начиная с моего «почтенного учителя» Мэй Гуан-ди, что перечислить имена всех просто невозможно, а упомянуть лишь некоторых значило бы совершить непростительную ошибку. Я выразил свою особую признательность им в тексте и примечаниях. Уверен, что любой читатель легко догадается: настоящая книга в значительной степени основана на трудах китайских ученых.

<…>

Глава X
АРМИЯ

 

Ни одно правительство не сможет продержаться у власти длительное время, если оно будет опираться исключительно на силу, но при этом, если оно желает сохранить свое положение, оно обязано твердо держать в руках нити управления армией. Вот почему постоянный контроль над армией является одним из основных (хотя ни в коем случае не единственно важным) принципов, обеспечивающих стабильное функционирование системы управления. Характер вооруженных сил государства и стиль управления ими — это весьма существенные факторы, оказывающие глубокое влияние не только на работу государственных институтотв, но и на культуру в целом.

Хорошо известно, что отношение к армии в Китае на протяжении большей части его истории значительно отличалось от того, что имело место в других странах. Иногда говорят даже, что китайская цивилизация была «пацифистской», но такой подход весьма трудно примирить с фактом множества кровопролитных войн в китайской истории, а также масштабных завоеваний. Более взвешенную позицию занимает Д. К. Фэрбэнк: «Пренебрежительное отношение к воину глубоко укоренилось в традиционной китайской системе ценностей» (164; 50). Но даже это не полностью соответствует действительности, да и вообще едва ли какие-либо вообще обобщения применимы ко всем без исключения этапам того долгого и сложного пути, который прошла китайская цивилизация.

Если мы попытаемся сравнить статус военного человека в Китае с тем положением, которое он занимал во многих других странах мира, мы сразу же заметим разительное отличие. Единственным великим государством древности, которое действительно может быть сопоставлено со Срединным государством, является Западная Римская империя. Взгляд на римское положение дел с этой точки зрения безусловно поможет выявить специфику китайского отношения к армии как таковой, равно как и то значение, которое она имела для всей системы государственного управления.

Расхожим выражением стали слова, что «главным делом римлян была война» (55;  т. 9,  789).  В качестве своего предка римляне почитали троянского воина Энея, а основание своего Вечного города они приписывали Ромулу, сыну Марса, бога войны.

Именно военная служба и военные победы считались в Риме наиболее престижным занятием — исключений тому история империи практически не знала. При Республике армию возглавляли консулы — первые лица государства. От претендентов на занятие государственной должности как теоретически, так и чаще всего в действительности требовалось наличие «военного стажа», а порой даже участия как минимум в десяти кампаниях. В бытность Августа императором был принят закон, по которому служба в армии стала необходимой начальной ступенью для государственной карьеры, и все сколько-нибудь важные должности, как правило, занимали люди, имевшие за плечами опыт военных походов (40; 88), (55; т. 10, 161; т. 11, 432).

Ростовцев так описывает ситуацию в империи в правление Септимия Севера (193— 211): «Представителей старой аристократии постепенно удаляли как с командных постов в армии, так и с административных должностей в провинциях. Их место занимали выходцы из новой военной знати. Как и сами императоры, знать эта выходила из армейских рядов, и, подобно императорам, она подвергалась постоянным перемещениям: простые воины делали военную карьеру, сменяя тех, кого переводили на более высокие всаднические должности и даже отправляли в сенат» (372; т. 1, 449). При последних императорах, когда система управления необычайно бюрократизировалась, многие чиновники уже не были выходцами из военного сословия, но даже и их, как правило, зачисляли в армию и даже выдавали военное обмундирование и пайки. Однако между этими фиктивными и настоящими солдатами лежала глубокая пропасть, и офицеры, командовавшие войсками, зачастую относились к гражданским чиновникам, даже имевшим более высокий ранг, как к подчиненным (249; т. 1, 376—377, 566).

Титул rex, «царь», был ненавистен большинству римлян, и когда Цезарь решил принять его, это сочли одним из тех «преступлений», за которые он был убит. Но его преемнику Сенат даровал титул «императора». Буквально слово это означает «командующий»; поначалу это почетное имя на ограниченный период времени присваивали победоносным полководцам. Тот факт, что теперь оно оказалось постоянно закрепленным за правителем империи, символизировал его положение главнокомандующего всеми армиями. Он носил военный плащ «императорского бордового» цвета, в который прежде облачались римские полководцы в час своего триумфа. Теперь право носить плащ такого цвета было закреплено только за императором (40; 448—449). Телохранители императора — Преторианская гвардия — играли важную роль, в государстве. Но вскоре элитные войска империи стали выполнять уже не только военные функции. Префект преторианской гвардии со временем стал фактическим заместителем императора и сосредоточил в своих руках не только управление штабом армии, но и контроль за финансами и даже судебной системой государства. Пост этот занимали трое самых знаменитых римских юристов: Павл, Папиниан и Ульпиан. Двое последних пали от рук воинов Преторианской гвардии (184; т. 1, 97, 121), (55; т. 12, 23), (249; т. 1, 50).

В 107 г. до н. э. правила набора в армию Рима были изменены, этой реформе суждено было иметь далеко идущие последствия для судеб государства. Поскольку военная активность Республики возрастала, люди из обеспеченных семей, пополнявшие ряды легионов, начали избегать военной службы — что ж, их можно понять. Поэтому когда Марий начал принимать в армию добровольцев без какого бы то ни было «имущественного ценза», они не слишком протестовали. Поскольку служба в армии для безземельного бедняка была делом куда более привлекательным, чем для того, кому было чем занять себя, вскоре именно выходцы из беднейших слоев населения стали в основном пополнять армейские ряды. И римские легионы вскоре уже состояли не только из представителей низших сословий римского общества, но и, как следствие, из жителей провинции, а в конце концов — и «варваров». При Августе римское гражданство давалось всем, кто служил в армии. К 200 г. н. э. население империи разделилось на honestiores, привилегированных, и humiliores, неимущих. Воины всех рангов считались honestiores, а следовательно, за одни и те же преступления несли, в сравнении с рядовыми гражданами, более легкие наказания.

Произошла весьма любопытная перестановка. В годы ранней Республики, когда глава государства лично вел армию в поход, а в качестве рядовых в войсках служили только выходцы из сословия землевладельцев, военными по определению были те, кто обладал наибольшей политической властью, занимал самое высокое социальное положение и был наиболее обеспеченным. Все это, вкупе с поистине упоительным отношением римлян к войне, обуславливало закрепление за воинской службой максимально возможного престижа. Престиж этот в значительной степени сохранялся и тогда, когда армия уже в основном состояла из представителей прежних «отбросов общества» и варваров. В конце концов трансформация была завершена: все воины, равно как и государственные чиновники, стали считаться членами привилегированного сословия, а рядовые граждане, в том числе даже и мелкие землевладельцы, занимали перед законом более низкое положение (205; 387), (372; т. 1, 496).

Как говорит Ростовцев, к концу III века сложилась следующая ситуация: «Новая римская армия фактически перестала быть римской... Она уже не была частью населения Рима и не представляла его интересов. Эта была особая каста, содержащаяся за счет населения для того, чтобы сокрушать иноземных врагов. Теперь из рядов этой касты выходил весь административный аппарат империи, большая часть правящего класса и сами императоры... Ее постоянно пополняли жители завоеванных земель, так что она являлась еще и чужеземной военной кастой. Из представителей ее верхушки теперь состояла правящая аристократия Римской империи» (372; т. 1, 468), (205; 387).

Именно поистине необычайное почтение римлян к военному искусству явилось той силой, которая создала Римскую империю и поддерживала ее существование. И хотя мы привыкли думать, что Римская империя представляет собой великий древний пример образцового управления государством, организация ее была на самом деле очень проста (в чем, несомненна, была ее сила) в сравнении с государственной системой китайского государства в тот же период. Римляне, несмотря на чрезвычайно широкий круг обязанностей, стоявших перед ними, проявляли мало интереса к теории государственного управления. Если ныне изучающие политическую теорию и апеллируют к античности, то они ссылаются главным образом на греков: Платона и Аристотеля. Главные римские сочинения по искусству государственного управления — это «De re publica» и «De legibus» Цицерона. Но они посвящены преимущественно вопросам государственного аппарата и теории управления; сам Цицерон благодушно замечает, что «форма управления, переданная нам нашими предками, безусловно является самой лучшей» (112; 59). Рим управлял частями своей империи как совокупностью местностей и районов, которые в основном пользовались самостоятельностью, но держались Римом в покорности, разумеется, посредством уз преданности и корыстных интересов, но прежде всего — непобедимой военной силой.

То самое преклонение перед армией, которое создало Римскую империю, в немалой степени мешало этой самой империи добиться стабильной власти. При ранней Республике солдаты, которые были выходцами из обеспеченных слоев населения, желали поскорее закончить войну и вернуться к своим делам. Но после того как в армию начали брать всех подряд, без всякого имущественного ценза, армия стала все больше и больше состоять из людей, выбравших военное поприще потому, что в мирной жизни им рассчитывать было не на что. Они подталкивали своих командиров на новые и новые завоевания, если была надежда на какую-то добычу. Более того, они вполне могли принудить к этому своих начальников, если бы те вдруг не пожелали пойти у них на поводу. Всего через двадцать лет после изменений в правилах набора, в 88 г. до н. э., римская армия отказалась повиноваться правительству и убила консула, которому были вручены бразды управления ею, поскольку воины пожелали, чтобы ими командовал прежний полководец (55; т. 9, 210).

Правила игры в римской политике устанавливали военные, за которыми стояли ветераны походов. Преданность же ветеранов подкреплялась верой в то, что их командующий обеспечит их землей. И надежды оправдывались, если полководец добивался победы — он давал своим воинам земли, отнятые у того, кого он считал своими врагами. Октавиан (будущий император Август) захватил в Италии города и земли, чтобы раздать их 170000 своих ветеранов. Среди тех, у кого эти земли конфисковали, были Гораций и Вергилий.

Все это явно предвещало переход управления в руки командующего армией, «императора». Теоретически император избирался Сенатом с согласия армии, но вскоре и Сенат перестал играть сколько-нибудь значимую роль. За один год, в 68—69 гг. н. э., различные военные формирования возвели на престол одного за другим четырех императоров. Один покончил с собой, когда его армия потерпела поражение, два других были убиты. Императоры, конечно, пытались укрепить свои позиции, стремясь воспрепятствовать всемогуществу войсковых полководцев и, особенно, укрепляя собственную Преторианскую гвардию. Но вскоре и сама гвардия стала представлять собой серьезную угрозу. Она возносила императоров, и она же с ними расправлялась. В 193 г. она вообще выставила империю на аукцион и продала предложившему наибольшую цену — через два месяца незадачливый покупатель был убит. Префект Преторианской гвардии (или префекты, поскольку часто их было несколько) обладали огромной властью, но и эта должность была весьма опасной, как показывает пример Ульпиана, убитого гвардейцами, когда он попытался навести в их рядах дисциплину.

Характерное для римлян преклонение перед армией привело к тому, что они не придавали большого значения малоприятному делу гражданского администрирования. При Республике и ранней Империи на гражданских должностях трудились рядовые, граждане и даже рабы, что, естественно, никак не способствовало повышению престижа государственной службы. В последующем секретарские должности узурпировали выходцы из знати — так была установлена стена между гражданской и военной карьерой. Однако военные продолжали доминировать на политической арене: «Власть перешла к тем, единственной заслугой кого была слава, добытая в бою; империя оказалась в руках солдат, низкое происхождение и род занятий которых делали их чужаками в системе управления государством, и тем самым покатилась к своему закату» (55; т. И, 432— 433). При поздней империи случаи прямого вмешательства армии в дела центральной власти стали более редкими, но высшие военные чины по-прежнему выбирали императоров, подчас без каких бы то ни было консультаций с высшими гражданскими лицами. Администрация превратилась в высшей степени бюрократизированную машину, но при этом, видимо, оставалась в значительной степени лишенной esprit de corps. А. Джонс, в высшей степени глубоко изучивший вопрос, приходит к выводу, что «в целом гражданское чиновничество в позднеримской империи было, видимо, лишенным амбиций и предприимчивости классом» (249; т. 1, 359—360, 601—606). Искусство государственного управления, в сравнении с искусством военным, не вызывало большого энтузиазма в сердцах римлян.

Если мы обратим свой взор на китайское отношение к войне и армии, то контраст с Римом получится поразительным. Эти различия имели последствия огромной важности для самых различных аспектов культуры, и особенно — для системы государственного управления.

Немногие среди величайших героев китайской цивилизации, если вообще кто-либо, удостоились славы исключительно благодаря своим военным заслугам; многие же из них вообще не имели никакого отношения к войне. «Легендарные императоры», чье правление традиция относит к далекому прошлому, являются по большей части культурными героями, которым приписывается изобретение письменности, музыкальных инструментов, одомашнивание животных, распространение сельского хозяйства и утверждение календаря. Чжоуская династия овладела Китаем в ходе длительного завоевания.

Вследствие чего можно было бы ожидать, что в чжоуской традиции военные слава и доблесть будут стоять на первом месте, но этого, как мы видели, не было. Легендарный Предок чжоусцев, Хоу Цзи, был сельскохозяйственным божеством, культурным героем, которому приписывались заслуги создания искусства обработки земли как такового. И в чжоуских легендах военные подвиги упоминаются куда реже, чем, например, умение планировать стратегию, строить города или заключать альянсы. Самое удивительное — то безусловное предпочтение, которое чжоуская литература, как ранняя, так и поздняя, отдает Вэнь-вану, умелому составителю стратегий и мудрому администратору, перед У-ваном, подлинным основателем династии и покорителем Шан, которого традиция восхваляет, в первую очередь, за военные заслуги.

Чжоускую династию сменила династия Цинь (221—207 до н. э.), установившая контроль над всем Китаем. Путь Цинь к власти над всей страной пролегал через череду кровавых завоеваний, однако китайская традиция не только не превозносит основателя ее в качестве героя, но, наоборот, осуждает и проклинает. В гражданской войне, последовавшей за падением Цинь, было два главных действующих лица. Один из них — Сян Юй — славился полководческими способностями; рассказывают, что он не проиграл ни одного сражения, в котором лично вел войска в бой. Однако он был беспощадным и надменным деспотом, последователи один за одним покинули его, и в конце концов он покончил жизнь самоубийством. Величайший историк Китая Сыма Цянь осуждает его в таких словах: «Он хвастался своей военной доблестью, упивался собственной несравненной мудростью и не учился на уроках истории... Он хотел покорить Поднебесную и управлять ею, опираясь исключительно на силу» (398; 7), (334; т. 2, 247—323).

Соперник его, основавший собственную династию, вошел в историю под именем ханьского Гао-цзу. Он прошел путь от простого крестьянина до предводителя мятежников, а потом — и полководца огромной армии, и власть свою он тоже установил силой оружия. При этом самого Гао-цзу нельзя назвать ни умелым полевым генералом, ни даже великолепным стратегом. Он признавал это открыто, но считал такие способности отнюдь не самым главным. То, в чем он, по его собственным словам, преуспел — и это действительно так и было — так это в умении добиваться преданности тех, кто превосходил его, и в эффективном использовании их талантов (202; 1В.16Ь), (145; т. 1, 106—107). Гао-цзу стал подлинным героем для китайцев, хотя образованные люди и осуждали его за грубость. Однако его военными подвигами восхищались куда в меньшей степени в сравнении с его проницательностью и умом; славили его и за то, что он сумел привести страну к миру и процветанию. Основатели всех последующих династий, как правило, хоть и не всегда, также были удачливыми полководцами, однако почитания и восхваления в китайской традиции они удостаивались лишь в том случае, если способности их не ограничивались военным искусством.

Провозглашение ханьской династии перед 200 г. до н. э. примерно совпадает с началом грандиозной экспансии Рима. С этого времени в Китае высшие военные лица играли в мирное время роль куда менее заметную, чем в Риме, да и во многих других государствах. Когда династии — в целом царствовавшие в Китае куда дольше, чем в Риме — заметно ослабевали, полководец мог выйти на первый план и даже сменить прежнюю династию своей собственной. Но если не было никаких смут, два фактора препятствовали возвышению военных. Во-первых, простые воины, как правило, присягали на верность императору и боялись его больше, чем какого бы то ни было конкретного полководца, что весьма затрудняло подстрекательство к мятежу. Во-вторых, поскольку в Китае военное дело как таковое не было столь же престижным, как в Риме, на полководца не взирали как на некое «божество». И хотя, безусловно, в долгой китайской истории случались прецеденты, когда военные прибирали к рукам императорскую власть и даже убивали императоров, гораздо чаще случалось, что именно императоры плохо обращались со своими командующими.

Что же касается простых китайских воинов, то едва ли они вообще, когда-нибудь гордились своим положением так же, как римские легионеры. И причиной тому, среди всего прочего, традиционное отношение к военному делу, которое ярко выражено в следующей пословице: «Из хорошего железа не делают гвоздей; из хорошего человека не делают солдата». Во многие эпохи армии зачастую состояли из людей, обвиненных в тех или иных преступлениях. В Китае, как и повсюду, случались, конечно, и военные мятежи, но согласованные действия простых воинов не были в Китае таким же обычным явлением, влиявшим на действия властей, как в Римской империи.

Все это, конечно, не означает, что обладатели военных титулов никогда не пользовались в Китае ни большой властью, ни авторитетом. Временами это случалось, но отметим, что титулы свои они вовсе не всегда получали за выдающиеся военные достижения. Яркий пример — существовавшая в I столетии до н. э. практика, когда высшая административная власть (формально остававшаяся в руках канцлера) на самом деле оказывалась у личных представителей императора, носивших военные титулы. Однако людей этих редко, если вообще когда-либо, выбирали за какие-то военные достижения. Скорее, их выдвигали за службу или просто по родственному признаку — практически все они в действительности принадлежали к правящему дому — либо по крови, либо по линии жены императора (481; 166—169).

В «Книге правителя Шан», составленной, видимо, в III веке до н. э., говорится, в частности, что «должности и ранги должны распределяться исключительно на основании военных заслуг», но это сочинение совершенно выбивается из общего русла традиции китайской мысли и едва ли принцип этот вообще когда-либо воплощался на практике (392; 4.5аЬ); (148; 275). Несомненно, что римское правило, которое требовало от человека, претендующего на гражданскую должность, наличия длительного опыта участия в боевых кампаниях, показалось бы весьма странным абсолютному большинству китайцев. Когда Чжоу-гун говорил о блистательных министрах прошлого, помогавших своим правителям (в том числе и об И Ине, не без содействия которого основатель Шан сверг последнего правителя Ся), он восхвалял их добродетели и умалчивал о возможных военных талантах (401; 61)7. С развитием системы управления и бюрократии перед человеком в Китае открывались две возможные карьеры — гражданская и военная, и последняя практически неизменно считалась второстепенной. Описывая историческую ситуацию, сложившуюся в X веке, Краке говорит, что хотя теоретически обе они считались равнозначными, «гражданской службе обычно отдавали перевенство перед военной и ценили ее более высоко». Перейти с военной службы на гражданскую было возможно, но при распределении должностей получившие военное образование котировались ниже всех остальных и получали наименее выгодные места (268; 56, 91). В ханьские времена даже наследника престола выбирали на основании успехов в учении, а также добродетелей гуманности и сыновней почтительности; что же касается знания военных наук, то этому уделяли мало внимания, если вообще учитывали.

Среди причин, как можно полагать, связанных со столь разительным отличием в отношении к военному делу (если не безусловно определяющие его) — степень уважения к искусству гражданского управления. Если римляне мало писали об искусстве управления, то китайцы, как порой кажется, вообще мало писали о чем-либо кроме этого. Было подсчитано, что «к концу XV века китайцы произвели на свет книг больше, чем, быть может, все остальные народы мира, вместе взятые» (444; 2). И абсолютное большинство этих книг так или иначе связано с управлением; тех, которые хотя бы косвенно не касаются этого вопроса, очень и очень мало. Но китайцы не просто много писали и размышляли об искусстве управления; многие из них считали активное в нем участие самым желаемым и благородным из всех занятий. Уже в шанские времена, насколько мы можем судить по упоминаниям имен выдающихся министров в надписях на гадательных костях, высшие гражданские чины почитались как великие герои. Китайское чиновничество часто обвинялось — и степень справедливости этих обвинений весьма разная — в алчности и деспотизме. Но его никак нельзя охарактеризовать как «лишенное амбиций и предприимчивости сословие» — так, мы помним, Джонс говорил о бюрократии позднеримской империи. Пыл и усердие, с коими древние римляне предавались военному делу, в Китае находили применение в русле гражданского управления.

Практически с самого воцарения ханьской династии к военным в Китае относились как к необходимому злу. Они, безусловно, нужны, как нужна, например, полиция, поскольку в обществе множество порочных и злых людей, не желающих вести себя по канонам социума. Что касается внешних врагов, то, в дополнение ко всем возможным грехам, их заведомо признавали виновными в том, что они отказываются признавать превосходство китайской культуры и справедливость китайского владычества. Несомненно, впрочем, что в определенные периоды китайской истории, такие, как, например, Троецарствие (221—265), военные подвиги и рыцарство заслуживали всеобщее восхищение. Однако подобные исторические эпизоды, да еще связанные с гражданскими войнами, когда китайцы воевали против китайцев, кажутся на фоне общей картины лишь малозаметными деталями.

Отношение к военным и военному искусству в доханьские времена нельзя определить столь же однозначно. Само содержание эпох Весен и Осеней и Борющихся царств обуславливало совершенно иное отношение к воинской доблести. Конфуций, живший в конце первого — начале второго периодов, был убежденным сторонником гражданского управления и решительным противником воинственных идеалов, и, начиная с того времени, возникшая в интеллектуальных кругах общества тенденция пренебрежительного отношения к воину как таковому постепенно набирала силу. На основании этого было сделано заключение, в том числе и автором этих строк, что время Конфуция обозначило поворот: до Учителя именно воин и военное дело ставились выше дел гражданских. Тем не менее мы обязаны задать вопрос: действительно ли ситуация была именна такова или же на протяжении долгой китайской истории лишь два периода — Весен и Осеней и Борющихся царств — явили собой нечто аномальное? Вопрос этот тем более важен, что он имеет самое непосредственное отношение к тем глубинным принципам, которые обусловили все развитие государственного управления в Китае. И чтобы ответить на него; мы должны поставить еще один вопрос: а каково было отношение к войне и военным при Западной Чжоу?

<…>

Публикуется по: Х.Г. Крил. "Становление государственной власти в Китае. Империя Западная Чжоу". СПб, изд. «Евразия», 2001.