Выступление у А. Ципко, март 2004 год

 

Леонтий БЫЗОВ. Изучение современных проблемных точек русского этноса (русских, массового сознания россиян) говорит о том, что эти болевые точки, вообще проблемное поле, носят достаточно убогий характер. Мы много раз, во многих конфигурациях задавали вопрос типа того "что вас больше всего волнует, что вас больше всего страшит", и пришли к выводу, Петухов правильно об этом говорил, что люди совершенно не озабочены, на поверхностном, по крайней мере, уровне, никакой экзистенциальной проблематикой, никакими смыслами жизни, их волнуют в основном сиюминутные проблемы, связанные преимущественно с социальной сферой. Причем, проблемами социальной сферы, которые лежат достаточно близко на поверхности, самыми простыми и связанными исключительно с жизненным успехом, - каждый за себя, у каждого разные амбиции, но при этом высшие смыслы оказываются на последнем плане, даже проблемы судьбы, старости, смерти. Я много раз пытался понять феномен, почему русские люди совершенно не боятся смерти. Смерть, загробные муки – задумываются полпроцента, это для страны, в которой 80 % номинально православных, в которой православие -–некая парадная ценность, на которую все ссылаются. Вообще, смысла жизни, выходящего за пределы сиюминутного существования, для большинства российских людей не существует. Это печальная истина, но это так. Мы этим вопросом специально занимались, обсуждали и пришли к выводу, что это такое бедное коллективное бессознательное, потому что все эти глубинные смыслы, фобии рождаются из недр коллективного бессознательного, из определенной мифологии, и что это признак того, что, на самом деле, вся эта мифология разрушена, утрачена, ее нет, и мы живем в таком растительном существовании, причем это не есть проблема бедности. Мы, конечно бедны, но смысл этой проблемы в том, что мы нищие духом. Когда у нас постоянно ссылаются, что у нас нищая Россия, возникает вопрос: а когда, в какую историческую эпоху Россия материально жила богаче, чем сейчас? И когда начинают выяснять, мне кажется, что ни в какую не жила так. У нас только что было большое институтской исследование по заказу фонда Эберта – достаточно посмотреть число машин, компьютеров, мобильных телефонов – все, казалось бы, неплохо. Но при этом возникает определенное убожество, разорванность, проблема распада, разложения. Эти проблемы внешне видны, как социальные, но, на самом деле, это проблемы потери смысла жизни, смысла бытия и колоссальной разорванности, несправедливости самих основных социальных механизмов, которые воспроизводят нацию. Никто не может об этом правильно сказать и найти слово, но когда мы начинаем думать, "а что же за этим стоит?", то выясняется, что нарушены основные механизмы социального воспроизводства. Недавно мы делали индекс благосостояния, выясняется, что у нас колоссальный поколенческий разрыв, прямо с 20-летнего возраста идет снижение по всем показателям. Уже у 25-летних уровень благосостояния ниже, чем у 20-летних, у 30-ти – еще ниже, а после 40-50 люди вообще впадают в полную нищету, даже не в нищету, а именно убогость бытия. Хотя во всех нациях, которые нормально воспроизводятся, в которых есть механизм социального воспроизводства, люди достигают к 40 – 50 годам пика жизненного успеха. У нас ситуация перевернутая, и мы видим, что проблема не в том, что люди мало зарабатывают, но когда человек в 20 лет, без всякой квалификации, работая секретарем в каком-то офисе зарабатывает минимум 500 долларов, а человек, который работает на заводе и занимается квалифицированным трудом, зарабатывает в 4-5 раз меньше, то этот механизм воспринимается, как механизм, разрушающий нацию или как не способствующий какой-то ее консолидации.

Возвращаясь к политической проблематике, первое, что следует сказать, что эта проблема формирования нации, которая у нас не сложилась и даже наблюдается последние 10-15 лет процесс ее распада,  эта проблема, в любом случае остается актуальной. Я не могу положиться, что мы ее создадим, что существуют какие-то технологии формирования нации, но альтернативы, тем не менее, этому нет. Альтернативой является только распад, и те старые механизмы идентичности, о которых здесь совершенно справедливо говорили – это культура, государство, язык и прочие вещи, которые во многом объединяли русских, весь этот комплекс, который называется парадным комплексом русской цивилизации – так вот современные русские от этой русской цивилизации оторвались. Мы потеряли эксклюзию на этот комплекс русской цивилизации. Современная генерация этнических русских от этого отошла, сама эта культура остается как бы подвешенной в воздухе и в какой-то степени воспринимается, как некое мировое достояние. Весь мир читает Достоевского, слушает Мусоргского – это не есть наша прерогатива, и на русском языке зачастую говорят лучше, чем русские, представители других этнических групп, живущих в России. Произошло определенное размежевание, поэтому базировать новую идентичность и формировать новую нацию только на основе старых культурных механизмов уже невозможно, хотя какую-то роль эти механизмы должны сыграть в этом процессе формирования нации.

Также я совершенно согласен с тем, что говорил Михаил Малютин о бюрократическом национализме. На прошлом "КС" мы коснулись того, что этот этнический национализм, который существует – это тоже превращенный комплекс социальной деструкции в огромной степени, потому что никаких культурных переживаний, никаких культурных и цивилизационных идентичностей за механизмами этого растущего этнического национализма, который многие отмечают, занимаясь исследованиями в российской провинции, никакого комплекса нет. Это проблема групповой солидарности против засилья определенных групп со своими уже сложившимися механизмами. У всех есть, у нас – нет, давайте, мы сделаем что-то такое, потому что в одиночку я ничего не могу, но мы, группа, – это уже что-то, это какой-то реальный противовес. На основании этого создать нацию и создать государственную идеологию тоже невозможно, хотя, опять-таки, привлечь как определенный механизм, определенный строительный материал в процессе строительства нации, достаточно перспективно, но только как один из элементов этого строительного механизма.

Проект бюрократического национализма мне кажется очень привлекательным и очень перспективным, хотя, вероятно, в следующую историческую эпоху. Когда эта историческая эпоха начнется – через пять или десять лет, я не знаю, но, по крайней мере, должна произойти некая точка бифуркации, когда то, что сейчас является деактуализированным, в какой-то момент резко актуализируется. И этот процесс может произойти взрывной волной, как это произошло некогда с антикоммунизмом. Главное, как я уже сказал, альтернативы этому процессу нет. Пока по всем остальным направлениям ситуация такая, что процессы распада нарастают, и те надежды, которые мы возлагали на этот термидорианский  путинский режим, не сбылись. То, что мы называли национально взвешенной политикой, оказалось имитацией, совершенно справедливо были даны некоторые сигналы, была создана некая форма, но, на самом деле, никакие процессы социального распада этот режим не остановил, и такое впечатление, что и конституциональные механизмы, которые способны это сделать, в настоящий момент не востребованы.

Поэтому мне кажется, что все те болевые точки, которые перечислил Александр Сергеевич в нашей повестке дня, носят вторичный характер, облечены определенной мифологией. Та же самая демографическая проблема, о которой здесь очень много говорилось, на самом деле народ у нас этим совершенно не обеспокоен и, более того, никаких возможностей направить этот процесс в какое-то конструктивное русло нет. Все обычно сводят демографический кризис к низкой рождаемости, но ни одну из реальных проблем повышением рождаемости не решить, да ее и повысить не реально. А проблемы это, на мой взгляд, - очаговости расселения, разрывов между мегаполисами и остальной страной, неассимилированными инонациональными диаспорами, заносящими чуждые стереотипы жизни, половых диспропорций и т. д. Кроме того, о котором говорил Валерий Соловей, т.е. создать механизмы культурной ассимиляции диаспор – это очень важный процесс и его надо проводить в очень жесткой форме.

ЦИПКО.  Правда, Валерий в своих текстах пишет, что русский этнос в данной критической ситуации не обладает ни энергией, ни волей к культурной ассимиляции с другими.

МАЛЮТИН. Здесь важнейший момент заключается в том, что пассионарен, на самом деле, ислам, причем абсолютно не тот, который у нас был, и это некая длинная и сложная тема, которую лучше посмотреть отдельно.

БЫЗОВ. Надо сказать, что у нас серьезных исламских этносов, имеющих исламскую культуру, очень мало, может быть, кроме аварцев. А в основном это очень поверхностный ислам, который не обладает духовной и культурной пассионарностью, и в этом смысле подвергается такому же процессу разложения, как и христианство в современной России. Поэтому то, что касается этничности. Мне кажется, если дать какие-то импульсы процессам формирования нации из того неблагодарного материала, который мы на сегодняшний день имеем в виду, то это некий нулевой старт, с момента которого в русские могут записаться все те, кто готов в этом участвовать. Это тема культурного самоопределения. Однако этот проект должен быть достаточно четко сформулирован, в нем должна быть сильная, заметная социальная цивилизационная составляющая, а не только культурная, и в этом случае этот проект будет иметь право на существование. Русским должно быть выгодно и престижно. Мы строим Россию как некую новую корпорацию, в которой жить, существовать, работать престижно.

МАЛЮТИН. И мы сталкиваемся с тяжелейшей проблемой, что на самом старте это все-таки проблема не только личного выбора, но и некоторой дополнительной нагрузки, ответственности и деятельности, от которой огромное большинство этого энтропийного населения, если это сразу же не станет успешным, престижным и т.д., будет отшатываться как черт от ладана

ЦИПКО. Как я осознал, мы можем просто предложить экспертизу: вот такой вариант, он имеет позитивы и минусы. Вот другой – он имеет такие плюсы и такие минусы. Один – очень цивилизованный, но он не выходит на настроение…