Апрель, 2005, опубликовано в журнале «Апология»

 

Общество процветания или нация прозябания?

 

Разговор о процветании в современной России неизбежно носит двусмысленный характер. С одной стороны, это, как говорится, консенсусная ценность общества, точнее той его части, которая относится к «стихийным либералам». «Общество успеха», совокупность модернизированных индивидов, стремящихся к личному успеху - это как раз и есть то, что возникло в результате всех трансформаций, начавшихся кстати далеко не с августа 1991 года, а гораздо раньше, с эпохи «революции ценностей» на рубеже 60- 70-х -  годов. Идея «общества успеха» противостоит традиционному обществу, островки которого оставались значимым социокультурным фактором в России все 90-е годы и сегодня размываются – не столько реформами, сколько общим процессом скапливания населения в мегаполисах и переориентацией на постиндустриальные формы занятости и модели социального поведения. Как всякий значительный исторический процесс, он имеет свои плюсы и минусы. «Обществом успеха» легче управлять в спокойные, стабильные периоды, оно более понятно, более податливо к разного рода политическим технологиям. Но оно и намного беспомощнее в периоды системного кризиса, когда требуется мобилизация и механизмы саморегулирования. Оно не умеет воевать, не готово к жертвам, не готово к большим и сложным проектам, выходящим за пределы индивидуального опыта и личных жизненных сроков. Традиционное общество саморегулируется за счет традиционных социальных институтов, а также за счет того пласта, который с известной степенью условности можно назвать «коллективным бессознательным». Нынешнее руководство страны не скрывает своего страха и неприязни к этому  традиционалисту, «человеку из прошлого», похожего в их воображении на кавказского боевика и способного по их мнению на все что угодно.  Однако дело просто в том, центры управления традиционным человеком не лежат в кармане президентской администрации, он управляем по совершенно другим законам.  Работать же с нынешней атомизированной и модернизированной массой «людей успеха» внешне гораздо проще, она проглотит все что угодно, ей можно что угодно «впарить» с помощью электоронных СМИ, подвигнуть на любые кремлевские проекты, обеспечить нужный результат выборов, да все что угодно, да вот только опереться на эту консистенцию типа «рассыпающегося песка», сложить из него какие-то устойчивые конструкции чрезвычайно трудно.  Феномен российского традиционализма настолько тесно сплелся с социальной и политической культурой «совка», что стал почти-что неразлчим, возник сплав «советского традиционализма», который по сути доживает свой исторический век в регионах, где сохранились элементы крестьянской общины, в первую очередь, на юге Евопейской части России и Сибири. В определенной степени и в некоторых этнических анклавах. Но он не выдерживает давления современного урбанизированного образа жизни и перемалывается теми жизненными условиями, в которых оказывается поставлен.

Жизненные стратегии, ориентированные на индивидуальный успех, тем не менее торжествуют сегодня. Когда говорят об «откате» к консервативным ценностям, наблюдаемом на поверхностном уровне, не учитывают того обстоятельства, что субъектом этого отката является отнюь не «торжествующий традиционалист», дождавшийся наконец-то своего часа, а тот самый средний класс, который возник уже в реформиреумой России, решил для себя проблемы первичной адаптации, и стал сам носителем идеи стабильности и порядка. У некоторых социологов много иллюзий по поводу того, что Россия стала отвергать западные ценности, в ней восстанавливается традиционная ментальность, растет антиамериканизм. Мы наблюдаем все возрастающий разрыв между парадными ценностями, которые, как правило, фиксируются обычной нашей стандартной социологией, и реальным поведением. Мы выяснили, что огромное большинство этих парадных ценностей, собственно говоря, никого всерьез не мотивируют. Даже порой возникает ощущение, что вся традиционная социология, основанная на массовых опросах, в чем-то себя исчерпала и стала малоинтересной. И попытка понять, что же реально мотивирует современных россиян, приводит к выводам, что таким фактором, мотивирующим среднего россиянина, может быть только сугубо частная жизнь, личный индивидуальный успех. У нас получается, что на словах все образцовые такие, образцовая нация,  все хотят общего блага, патриоты, коллективисты. При этом почти у всех на операциоанльном уровне достаточно стандартные западно-консервативные ценности, они, с одной стороны, патриоты, с другой стороны модернизаторы. Казалось бы, зримое торжество либерал-консервативной модели.

Не раз приходилось в последние годы сталкиваться с расхожей идеей, пропанагдируемой в окрестностях Фонда «Либеральная миссия», что у нас хорошие модернизаторы, элита, и, с другой стороны, эти дикие люди с дикой системой ценностей, страшно архаичной. Это российское «болото» якобы «счавкало» не подавившись все благородные усилия реформаторов, пытавшихся вытащить страну из трясины, внушить ему «идеологию успеха», а архаичная Россия не оценила их заслуг, предпочтя идеологи успеха равенство в прозябании.  Все это типичный либеральный миф. По системе ценностей мы (современная генерация) вроде бы именно те, что нужны либералам, более того -  то, что мы называем таким стихийным либерализмом, это не идеология, а образ жизни. Либерализм для нас это образ жизни современного человека в большом мегаполисе, а вовсе не парадные ценности, которые на политическом пласте сознания выглядят как антилиберальные. Патриоты любят говорить, что с либерализмом надо бороться, его надо искоренять, признать либерализм фашизмом 20-го века, запрещать пропаганду либерализма. На самом деле это совершенно бессмысленная вещь, это совершенно не идеи либеральные (идеи как раз совсем не либеральные, какой либерализм в примитивном социал-дарвинизме, при полном наплевательстве на другого человека, когда человек человеку волк?) а образ жизни нации, занимающейся модернизацией в условиях национального распада.. В процессе модернизации, субъектом модернизации общества всегда выступает нация как некий ремейк традиционного общества. У нас нация развалилась, если она и была (или не была? - это система исторических оценок), но мы столкнулись с распадом нации, сейчас мы имеем дело со сборищем атомизированных субъектов, которые очень успешно занимаются модернизацией в своей квартире, на своем огороде, за пределами своего дачного забора. Но при этом социальная ткань общества, находящегося за пределами интересов этой части жизни, остается не модернизированной, и, более того, служит некоей питательной средой, для того, чтобы эта модернизация на своих огородах успешно шла. Она растаскивается, эта среда, мы видим как это происходит. Поэтому модернизация в российском варианте сопровождается национальным и социальным распадом, более того, этот распад становится основным фактором. И в этом главная причина того, что мы сталкиваемся с теми трудностями, с какими сталкиваемся. Это не специфика России, это специфика почти всего постсоветского пространства, государства-нации не сформировались, за исключением, может быть, Прибалтики. Хотя ресурсов там гораздо меньше, а результата больше, то есть данный ресурс - сформированность нации - является основным. Есть ли какие-то пути искусственного конструирования нации? Мы несколько раз обсуждали, можно ли сложить нацию, когда у людей совершенно отсутствует бессознательная общность? Нация формируется на основе некоей подкорки коллективистского бессознательного, это рудимент эпохи традиционного общества, которое характеризуется тем, что оно богато коллективным бессознательным. Мы им чрезвычайно бедны, и поэтому попытки воскресить это коллективное бессознательное какой-то такой пропагандой, которыми многие занимаются, совершенно безрезультатны. Можно ли сконструировать нацию на каких-то рациональных основаниях? Здесь идея нации-корпорации. Вот есть корпорация, где люди ощущают общность своих интересов на рациональном уровне, а не на уровне подкорки. Это вопрос социальным архитекторам. Мне кажется, что ответ не очевидный. Возможно, какие-то усилия на этом направлении политические технологи и идеологи должны предпринимать, потому что это, как бы, единственный позитивный сценарий, который из всего из этого напрашивается. Даст ли это какие-то плоды, сказать сложно, но, скорее всего, восторжествует процесс упорядочивания и модернизации снизу, и постепенного окукливания бесхозного социального пространства. Идет процесс одновременно сверху  и снизу, снизу идет укрепление субъектов, сверху идет сокращение бесхозного пространства. Рано или поздно этот процесс остановится, потому что бесхозное пространство будет рано или поздно съедено, сожрано новыми субъектами. И эта точка, когда тенденции сверху и снизу сойдутся, она и будет итогом всей трансформации.

В чем же состоит социокультурный код нынешнего «общества успеха»? Одной из его важнейших характеристик является мобилизационная направленность общества. Исследования демонстрируют, что мобилизационная компонента достаточна высока, но направлена практически исключительно на сферу локальных интересов. Так 44,0% опрошенных в исследовании ВЦИОМ в 2004 году готовы «пожертвовать личным благополучием и материальным достатком» ради будущего своих детей; 36,9% - ради безопасности своего дома, своей семьи. Лишь на третьем месте в качестве сверхценности выступает безопасность России (23,7% всех опрошенных). Причем подобное соотношение характерно для всех без исключения ценностных групп. Впрочем, в современной России подобная индивидуализация бытия видна и невооруженным социологическими методами взглядом. Свободная экономика раскрепостила океан человеческой энергии, однако, как правило, заканчивающейся за пределами забора собственной дачи или коттеджа. И, наконец, исследование явственно продемонстрировало, что никакие идеи не являются больше сверхценностями ни для каких социальных групп. Так ради целостности страны готовы пойти на жертвы 4,2% россиян; ради коммунистической идеи – 1,7%; ради идеи демократии, прав человека – 1,5%; ради идеи прогресса, блага всего человечества – 1,9%; православная идея – 2,3%. Аналогично лишь 5,5% полагают, что объединить российское общество могут идеи демократии; 1,1% - коммунистическая идея; 1,1% - православная идея. Наибольший же рейтинг получили такие «безъидейные» идеи как стабильность (24,5%), законность и порядок (22,1%), достойная жизнь (16,3%).

Российское общество не сопротивлялось либеральным реформам начала 1990-х годов и не отторгало ценности, лежащие в их основе - по крайней мере, в их словесном выражении. В том числе и потому, что эти реформы органично вписывались в социокультурную ситуацию, сложившуюся в стране задолго до них. Я вообще не вижу в событиях рубежа 1980-х - 1990-х годов чего-то существенно нового. Действительно значимые события произошли лет на пятьдесят раньше. Произошедшее же в последние десять лет - это более или менее отдаленные последствия того важнейшего перелома, новая фаза развития сформировавшегося тогда организма. Постсоветское общество - естественный преемник общества позднекоммунистического, позднесоветского. И оно таково, что либерально-западнической элите не было никакой необходимости навязывать ему свои ценностные ориентации. Есть все основания утверждать, что на уровне ценностей оно уже в значительной степени модернизировано. Решающий поворот пришелся не на 1990-е, а на конец 1950-х - 1960-е годы, когда и произошла ценностная революция. Она-то, в конечном счете, и смела коммунистический режим. Основные ценности позднесоветского человека, его, если угодно, "национальная идея" соответствовали системе ценностей, пришедшей с Запада. Она характеризовалась индивидуализмом, ориентациями на общество массового потребления и выражением "мой дом - моя крепость". Из российского коллективного "я" выделилось индивидуальное начало, которое со временем развивалось, воплощаясь в новые потребности и обретая новые символы. Если национальной идеей позднесоветского человека была отдельная квартира, то национальной идеей человека постсоветского стала дача с глухим забором - ментальный символ современных россиян.

Наши исследования ментальности и мифов постсоветского человека свидетельствуют о том, что в нем практически ничего не осталось от той традиционной архаики, которую мы привыкли считать проявлением русской косности, препятствующей модернизации. Если ей что и препятствует, то не система ценностей, а неспособность вестернизированных, либерально-ориентированных постсоветских индивидов к самоорганизации и взаимодействию. Утратив архаичные структуры и мифы коллективного бессознательного, интегрирующие традиционные социумы, наше общество при всей своей рационализации не смогло сформировать нацию. Россия не перешла от традиционного общества к нации, что в Новое время сделали Европа и Америка, причем последняя гораздо позже и с большими трудностями. И пока нет достаточных оснований утверждать, что такой переход в нашей стране в обозримой перспективе состоится.

Неспособность выстраивать горизонтальные связи и формировать на их основе институты управления обществом (выдающийся современный историк-культуролог А. Ахиезер полагает, что эта особенность русского социума органически присуща ему на всем историческом пространстве), тем самым создавая новые традиции, замещающие коллективное бессознательное, привела к тому, что у нас сложился своеобразный тип модернизации, происходящей за счет разрушения социальной ткани. В России модернизация очень быстро проходит в неких социальных коконах. В исключительных случаях таким коконом может стать и целый субъект федерации, в котором создается свой управляемый микросоциум, что в определенной степени мы наблюдаем сегодня в Москве. Но в ходе стремительной модернизации внутри отдельных групп социальная ткань общества в целом оказывается совершенно бесхозной. И чем интенсивнее осуществляются такие точечные модернизации, тем интенсивнее разрушается общая социальная ткань. Проблема не в том, что в России плохо идет модернизация, а в том, что она здесь разрушает национальную идентичность и горизонтальные общественные связи. Именно этим российская модернизация кардинально отличается от прочих европейских модернизаций.

В связи с распространением «идеологии успеха» много говорится о европеизации нашего общества. Да, оно европеизировано на уровне ценностей отдельных индивидов, но абсолютно не европеизировано с точки зрения, так сказать, встроенности этих индивидов в национальный космос. Парадоксально, что русские с их, казалось бы, многовековой историей и глубинными культурными пластами ощущают себя людьми, живущими в весьма ограниченном территориальном и временном пространстве. Наши исследования фиксируют крайне слабую историческую память у современных русских: она распространяется лишь на одно-два поколения. Практически никто не знает, кем работали их дед и бабка. Вместе с тем люди не задумываются и о том, что будет через двадцать лет. Поэтому вполне правомерно утверждать, что российское общество сегодня крайне ограничено не только территориально ("моя дача - моя крепость"), но и во времени - жизнью одного поколения. Это - еще одно подтверждение того, что современное российское общество не представляет собой нацию с присущими ей интеграционными механизмами. Как показывают специальные исследования, в современной России умирают сложные и большие идеи, выходящие за рамки непосредственного жизненного опыта и узкой прагматики. Однако группы людей, объединившиеся по биологическому, материально-финансовому признакам или в целях выживания и самозащиты никогда не смогут создать никакого гражданского общества, политической нации, вообще какой-нибудь сложноорганизованной и целостной общности. Поскольку для подобного масштабного социального творчества необходим интеллектуальный, идейный и ценностный горизонт, лежащий за пределами прагматизма и потребностей выживания – в сфере идеального. Отсюда следует, как мне кажется, что европейский социокультурный опыт вряд ли может пригодиться при осуществлении российской модернизации. Нам надо скорее ориентироваться на опыт США долинкольновской эпохи, когда перед Америкой стояла проблема формирования нации из модернистских, либерально-ориентированных и очень энергичных индивидов, каждый из которых считал, что является государством в государстве. Но механически заимствовать чужой опыт иной эпохи все же невозможно. Каковы механизмы формирования интегративных структур в атомизированном и быстро модернизирующемся российском обществе? Как скрепить социальную ткань, продолжающую стремительно разрушаться? Эти и другие подобные вопросы пока остаются без ответов.

Ясно, что надежды национал-патриотов на консервативную революцию и восстановление традиционных устоев жизни, соответствующих русскому менталитету, ничем не обоснованы. Все архаичные механизмы коллективного бессознательного в России разрушены и восстановить их не удастся. Интегрировать общество можно только на современных корпоративных началах, современной корпоративной этике. Поэтому следует попытаться перенести на общество в целом уже существующий опыт формирования горизонтальных связей на локальном уровне корпораций. Гражданин страны должен чувствовать себя членом государства-корпорации, которое дает своим членам определенные преимущества и защиту на внешних рынках. Но как именно осуществить такой перенос опыта с локального уровня на общий, пока тоже непонятно.

Отсюда и столь противоречивые оценки современного состояния российского общества. «Консенсус успеха» сочетается с одновременной разрухой и дергарадацией, сползанием во многих сферах к архаике. Вот какие оценки «обществу процветания» дает известный политолог Валерий Соловей («Варвары на руинах Третьего Рима», «Политический класс, март 2005): «Даже сыграв на противопоставлении фундаментального экономического и промышленного спада (падение производства больше, чем в годы Великой Отечественной войны; нынешний ВНП России составляет около 20% ВНП СССР 1990 года) технологическому прогрессу в бытовой стороне российской жизни (мобильные телефоны, персональные компьютеры, Интернет, западные автомобили и т.д.), нельзя отрицать очевидное – беспрецедентную социоантропологическую деградацию России, в конце ХХ века явившей миру уникальный случай грандиозного регресса невоюющей страны. Наши люди, бывшие советские граждане, в подавляющем большинстве стали жить меньше, хуже и беднее, а каждое новое поколение в целом физически слабее и интеллектуально менее развито, чем предшествующее. Российские мужчины живут в среднем на 20 лет, а женщины – на 10 лет меньше жителей западных стран; дефицит белка в питании составляет 35 - 40%, а 40% беременных женщин страдают вызванной плохим питанием анемией; если при Советах наша молодежь входила в первую пятерку, а то и тройку по уровню интеллектуального развития, то сейчас (в течение 15 лет!) сползла по этому показателю в четвертый десяток стран. По фундаментальным социоантропологическим показателям современная Россия находится не в фазе прогресса или хотя бы стагнации, а на стадии беспрецедентного и усугубляющегося регресса. Устойчивое пребывание России с конца 1990-х годов в первой тройке мировых лидеров по числу убийств и самоубийств со всей очевидностью указывает на психопатологическое состояние русской души, которую танатос – влечение к смерти – настойчиво побуждает к различным формам физического и психического саморазрушения. Современное русское самосознание можно охарактеризовать как кризисное. Главными его особенностями являются разорванность, бесформенность в пространстве и во времени».

Что касается разорванности, то, если не углубляться в метафизику, она наглядно проявляется как социологический феномен. Сегодняшняя, «пореформенная» Россия, по мнению ряда известных аналитиков, напоминает «слоеный пирог», в котором относительно мирно уживаются совершенно различные уклады жизни, едва-едва пересекающиеся друг с другом. Как утверждает профессор Виктор Сергеев, сосуществуют как минимум «три России» - Россия мегаполисов, уже в значительной степени европеизированная, принявшая стандарты западного менталитета и образа жизни; провинция, сохранившая архаичные установки и низкие, советских образцов потребительские стандарты, и «Россия воюющая» - зона перманентных вооруженных конфликтов и технологических катаклизмов, которая живет по своим законам. Три страны, лишь номинально объединяемые понятием «Россия». Многое, на первый взгляд, указывает на справедливость подобного взгляда. Действительно, высший по материальному обеспечению и социальному успеху слой общества, составляющий не более 2-3% от всего населения России, даже географически мало пересекается с остальными россиянами. Так 43,6% всей группы, условно называемой нами «богатыми», проживает в мегаполисах, в том числе 30,4% - в Москве. Напротив в Москве проживает лишь 3,3% российских «бедняков», во всех мегаполисах - 8,6%. 62,5% «бедняков» - люди в возрасте свыше 40 лет, тогда как среди «богатых» лишь около 10% тех, кому больше 50 лет. Само социальное расслоение общества имеет подоплеку, связанную не только с материальными возможностями как таковыми. На эти различия накладываются колоссальные региональные различия («три России»), в условиях которых та же Москва и по уровню жизни, и по структуре занятости, и по ментальности ближе к западным столицам, чем к какому-нибудь райцентру на расстоянии сотни километров от нее. Велики поколенческие расколы, связанные с тем, что существенное изменение алгоритмов выживания и успеха, произошедшее в 90-е, провело огромный рубеж между старшими поколениями - «старыми русскими», и молодежью, в целом достаточно успешно освоившей «новые правила игры». Как результат, мы имеем уникальную зависимость между возрастом и депривацией, которая растет пропорционально числу прожитых лет. В странах с более или менее устойчивой социальной структурой население достигает «пика» успеха в 40-50 лет, у нас же наиболее успешными оказываются 20-летние, а 50-летние в своей большей части вообще находятся «за бортом» не то что успеха, но активной жизни как таковой.

Возраст                       средний индекс благополучия

 

До 21 года                  2,52

22-26 лет                    1,83

27-30 лет                    1,74

31-40 лет                    1,37

41-50 лет                    1,27

51-60 лет                    1,02

свыше 60 лет              1,04

средний по массиву  1,40

 

Соответственно, разделение общества на «богатых» и «бедных» - это не экономическая проблема, а, в первую очередь, социокультурная, цивилизационная. «Низкие зарплаты бюджетников - это не столько проблема бедности как таковой, сколько проблема «неправильного» социального порядка. Наличие «трех Россий» (на самом деле их, конечно, не три, а гораздо больше) - является проблемой, лишающей человека смысла жизни в обычном измерении. Отсутствие смысла жизни, экзистенциальная бессмысленность современного российского бытия, как это прекрасно показала Татьяна Соловей в нашем совместном исследовании («Базовые ценности соврменных россиян», М., 2003), на самом деле переживается сильно и глубоко, хотя внешне эти переживания облекаются в иную словесную оболочку. Современную Россию нельзя назвать бедной страной (а когда она была богаче за всю свою историю?), достаточно посчитать число автомобилей, компьютеров и иномарок на душу населения, однако переносимые нынешним поколением тяготы и страдания (не в пример великие, чем те, что достались другим поколениям русских) не освящены экзистенциальным смыслом, верой в искупление, высшую Правду и т. д. Цитирую Т. Соловей: «Утратив интеграционную функцию, миф о Правде утерял и свое онтологическое свойство: он неспособен придать смысл бытию и не обеспечивает психологического комфорта. Значительная часть отечественного общества в связи с этим испытывает  непреходящий «ужас перед историей» (если пользоваться выражением М.Элиаде): ее бытие обессмыслено, картина мира разрушена, а психологическое состояние близко к фрустрации. Хотя среди социально ущербных слоев населения эти настроения выражены более рельефно, они не зависят решающим образом от уровня материального преуспеяния и социальной адаптации». Социальные катаклизмы, выпавшие на долю наших сограждан, не освящены для них метаисторическим смыслом; они не верят в возможность высшего искупления своих страданий и не надеются на посмертную компенсацию. Отсюда закономерно возникает ощущение отсутствия социальной и исторической перспективы.

Именно параллельным сосуществованием различных укладов во многом объяснялся идеологический раскол, характерный для последнего пятнадцатилетия прошлого века. Политическая идеология "либералов" - это не столько идеология, сколько образ жизни современного горожанина, жителя мегаполисов, индивидуализированного, даже атомизированного, лишенного социокультурных корней, национальной и государственной идентичности. Ему противостояла субкультура "советского традиционализма", сохранявшаяся в значительной части провинции, и представлявшая весьма своеобразный синтез советской и досоветской идентичностей. Идеологический раскол 90-х - это во многом "война" мегаполисов и глубинной России. Сегодняшняя ценностная унификация - это унификация постсоветского образа жизни. Когда говорят о том, что нынешняя, "путинская" Россия состоит как бы из нескольких, совсем не похожих друг на друга Россий, это и верно, и неверно одновременно. Огромные социальные контрасты, ранее разрывавшие Россию, сегодня воспроизводятся практически в пределах каждого региона, каждого крупного города. Национальные противоречия и конфликты сегодня также характерны не только для отдельных "прифронтовых" регионов, но практически однотипно проявляются повсюду. Рост социального неравенства сопровождается перемалыванием локальных субкультур, но это, как ни странно, делает неравенство особенно нетерпимым. В сложно стратифицированном кастовом или сословном обществе социальные различия и привилегия как бы легитимизируются традицией, в постсоветском обществе такие традиции не сложились. Богатый, преуспевший человек - он такой же, "как и я", только ему больше повезло, это кажется несправедливостью.

Ценностная унификация, происходящая в стране, имеет две встречные составляющие тенденции: разложение остатков традиционного общества за пределами столиц, включение провинции в современную цивилизацию мегаполисов, с одной стороны, и формирование среднего класса в мегаполисах, для которого вообще характерны консервативные общественно-политические запросы. Так, условно говоря, провинция меняет свой политический выбор в направлении от КПРФ к "Единой России", а столицы переориентируют свои симпатии от СПС и "Яблока" в направлении той же "Единой России" и "Родины". В результате современное российское общество представляет из себя плохо организованную и лишенную импульсов для самоорганизации массу практически однородных локальных социальных субъектов. Между ними отсутствуют локальные информационные и социальные коммуникации, они атомизированы. И Владимир Путин - абсолютно адекватный лидер этого аморфного общества - никуда не ведет, ни к чему не призывает, ничего не ломает через колено, скорее имитирует деятельность, чем реально действует.

Социокультурная разорванность посткоммунистической России - прямое следствие процессов форсированной и неорганической модернизации, за что, конечно, отвечает не только нынешнее поколение «реформаторов». Российская цивилизация развивалась исторически как самодостаточная и именно цивилизационный кризис, крах самостоятельного цивилизационного проекта, выразившийся в термине «догоняющая модернизация», заставил современных россиян искать истину в рамках индивидуальных жизненных стратегий. Жизненное пространство сузилось до размеров собственной квартиры или садового участка, а историческое время - до сегодняшнего, в лучшем случае, завтрашнего дня. Несмотря на богатое историческое наследие, современный россиянин живет вне времени и вне истории, он «прозябает», даже если это «прозябание» сопровождается наличием собственного особняка и иномарки. Он не творит историю, а «прозябает» в ней. Он не помнит своих предков за пределами первого-второго поколения и не интересуется тем, что оставит потомкам. При всей нашей тысячелетней истории и огромных культурных напластованиях, наше современное российское общество малокультурное и малоконсервативное. Это нас радикально отличает от Европы. Традиция нас ни к чему не мотивирует, мы ведем себя как абсолютно отвязанные особи, только вчера появившиеся на свет. Нет чувства ответственности перед прошлым и перед будущим. Поэтому мы бесконечно все роем и перерываем. Не успели засыпать яму, уже снова раскапываем то же место (образно говоря). Во многом здесь виноват феномен советского консерватизма, который съел и страшно вульгаризировал культурную традицию. Как мы неоднократно фиксировали в своих исследованиях, общенациональная проблематика, тем более выражаемая в идеологических парадигмах, не берет массовое сознание «за живое». Все это, преимущественно, - пласт сугубо парадных ценностей. Поэтому, как это не вульгарно звучит, главная болевая точка россиян лежит в меркантильной плоскости, а не в идеологической. Это низкая зарплата, невозможность сменить старые «Жигули» на иномарку, сделать «евроремонт», здесь не до высших смыслов. До 80% низших слоев общества видят в работе только источник заработка, содержание работы для них второстепенно. Для средних и высших слоев эта цифра составляет уже около 55%. За отсутствием высших смыслов жизни, россияне удовлетворяются квазисмыслом в виде приобщения к благам современного потребительского общества.

Консерватизм нынешнего «общества успеха» носит также достаточно лукавый характер. Стало общим местом утверждение о глубоком моральном кризисе, который якобы переживает нынешняя Россия.  По данным ВЦИОМ за март 2005 года 69,3% россиян готовы согласиться с утверждением о том, что «культура и искусство приходят в упадок, происходит нравственная деградация из-за вседозволенности и коммерционализации культуры». Я здесь вижу два процесса, которые необходимо разводить. Первое - это то, что можно назвать старческим брюзжанием по поводу образно выражаясь «голых задниц» на телеэкране, и т. д. в этом ряду, включая пресловутых «Детей Розенталя» в Большом Театре. По тем же ВЦИОМовским данным 49,3% против 25,8% на стороне «гонителей» этого детища Л. Десятникова и В. Сорокина.  Реально же по-видимому людей волнует замена традиционной морали на модернистскую. Это происходит во всем мире, нравится или не нравится. Это связано с объективными факторами - жизни человека в большом городе, мегаполисе. Это определенная оценочная вещь – называть модернистские вещи деградационными. Вспомним, например, что отход от реалистической культуры на рубеже 19-20 вв. («декаданс») также воспринимался многими как деградация, а сегодня воспринимаем как «серебряный век». Можно этот образ жизни вообще назвать аморальным, но поскольку он существует в принципе и это является доминирующим образом жизни в современном модернизационном мире, то он требует иной морали, традиционная мораль не вписывается в жизнь мегаполисов (тем более в условиях глобального информационного пространства, что уже предполагает засилье унифицированной массовой культуры), мораль приспосабливается к современному образу жизни. Ну никак нельзя требовать от современного горожанина, например, сексуальной морали, складывавшейся в патриархальной среде, чтобы осуждать внебрачные и добрачные связи и были многодетные семьи. Понятно, что мораль будет другая. Идет поиск, так как постиндустриальная культура мегаполисов исторически существует ничтожное время, и не только у нас.. Совершенно иное дело - аморализм, связанный с эгоизмом и бескультурьем современной генерации россиян. Вот еще одна цитата из нашего совместного исследования с Т. Соловей: «Хотя трансплантация либеральных мифов успешно состоялась, результат оказался парадоксальным по своему содержанию и в целом негативным по своим последствиям. Формы либеральных мифов оказались наполнены, в первую очередь, деструктивным содержанием. Прививка либерализма к русской традиции дала результат, прямо противоположный западному: не свободного ответственного индивида, а пресловутую русскую «волю», которая, как подчеркивали отечественные авторы еще начала XX века (В. Розанов, Н. Бердяев), не равнозначна западной свободе и означает освобождение человека от всех и всяческих обязательств (даже перед самим собой). Фактически либерализм инициировал бунт русской архаики против государства как такового, против форм организации и трудовой дисциплины, присущих позднему индустриальному обществу».

Кризис, характерный для постсоветского общества носит не столько ценностный, сколько институциональный характер. Потеряв этатистское государство, обустраивавшее и наполнявшее экзистенциальным смыслом жизнь подданных, наше общество не сомгло выработать институтов, обеспечивающих его обычную жизнедеятельнсоть, воспроизводство интересов, ценностей и смыслов. Модель демократии, сформированная после 1993 года, выродилась скорее в «политический театр», мало коррелируемый с миром повседневных забот и интересов. В этих условиях власть, не встречая сопротивления со стороны общества, забирала себе все больше и больше полномочий, ей не принадежавших по праву. И все же происходящее в стране оставляет смутное ощущение тревоги, неопределенности. Парадоксально, что  режим, добившись абсолютно монопольного положения на политической сцене, получив картбланш на все, скорее потерял, чем выиграл. Лишившись даже тени реальной оппозиции внутри страны, полностью маргинализовав ее, власть осталась один на один с реальными, объективными обстоятельствами, которые, как показывает история, могут оказаться сильнее любых режимов. А рассчитывать на аморфное общество, неспособное ни к какой мобилизации, как на опору, также не приходится. А без мобилизации все работает на холостых оборотах - каждый отдельный институт власти - государственный или общественный - начитает работать сам на себя, представлять и реализовывать только свои корпоративные интересы. В условиях системного кризиса - экономического или политического - такая конструкция моментально разваливается как карточный домик. И подобное развитие событий уже происходило на нашей памяти в конце 80-х годов. Экономические обстоятельства скорее благоприятствуют нынешней власти - но долго ли продлится везение? Как поведут себя регионы, сегодня ведущие себя демонстративно тихо и лояльно, но в которых зреет нарастающее недовольство Москвой, уверенность, что "Москва только всех обирает, но ничего не дает" (с этим тезисом сегодня согласны от 70 до 85% жителей нестоличных регионов)? По сути, административная вертикаль - это попытка восстановить внеидеологическое управление страной ("КПСС без идеологии"), которая уже показала свою несостоятельность на закате СССР. Как только вертикаль дала трещину, все разбежались кто куда. И это заставляет дать однозначную оценку - лишь превращение суммы аморфных индивидов в политическую нацию, формирование новой надиндивидуальной и надкорпоративной субъектности позволит дать России новый импульс, и даже, возможно, сохранить ее как таковую. Понятно, что политические инструменты типа "Единой России" (которая сама является механическим сложением суммы корпоративных интересов), сервильных палат Федерального собрания, маргинальных мелких партий - принципиально не годятся для решения подобных задач. Мы оказались в институциональной ловушке - заявленная модернизация привела к разрушению социального пространства и в результате стала носить паразитический характер, питаясь за счет распада социальной и национальной ткани. И если с ценностями (особенно декларативными) у нынешних россиян вроде бы все в порядке - то общественных институтов, способных модернизировать социальное пространство, не существует. Какие же существуют предпосылки для формирования национального государства?

Отмеченная нами ценностная унификация не отменяет социальных и национальных проблем в стране, которые, как показывают исследования, не только не решаются, но быстро нарастают. Важнейшей задачей является установление социального и национального порядка в стране, который был бы приемлем для большинства и воспринимался бы обществом как легитимный. Нынешний порядок, несмотря на известный рост уровня жизни и повышение общей адаптивности населения, таковым не является. Лишь 10-12% опрошенных россиян устраивает сложившийся в стране социальный строй, хотя, как показывает голосование за ту же "Единую Россию", мириться с ним в целом население готово, не признавая его ни справедливым, ни эффективным. Что же касается поддержки В. Путина, то во многом это не столько оценка его реальных заслуг перед страной, сколько сохраняющиеся надежды, что он "наконец-то" возьмется за дело. Но ведь и другие политические силы не ставят амбициозных и универсальных задач, ограничиваясь планами локального выживания на политической арене. А нужна "партия нового порядка", связанная с формированием новых, национально ориентированных элит, и выстраиванием частных и локальных интересов вокруг стратегических приоритетов.

Нынешняя развилка - это выбор между продолжением "расслабухи", приоритетом частных интересов, всеобщей деидеологизацией, имитацией политики, с одной стороны, и поисками новой мобилизационной компоненты, с другой. Первая перспектива понятна, но стратегически, скорее всего, проигрышна для страны. Вторая - туманна, ее контуры и потенциал еще еле прорисовываются, тем важнее отнестись к ней с пристальным вниманием.

 

Об авторе:

Бызов Леонтий Георгиевич, родился в 1955 году. Кандидат экономических наук. Один из создателей независимой социологии в 1987-1990 гг. В 1990-93 гг. руководил  социологической службой Верховного Совета РФ. Впоследствии занимался исследованиями в области политической социологии и социологии культуры в качестве независимого интеллектуала. Автор более 100 научных работ, соавтор ряда монографий. В настоящее время является руководителем Аналитического отдела ВЦИОМ, одновременно ведущий научный сотрудник Института комплексных социальных исследований (ИКСИ) РАН.