Выступление на семинаре АСПЭК в декабре 2002 года.

 

Растет ли социальная напряженность в современной России?

 

Сегодня российское общество переживает период «испытания стабильностью», которая во многом не легче «испытания переменами».

Если во второй половине 90-х часть общества, недовольная сложившимся в стране положением дел (становившаяся постепенно все больше, а на закате ельцинской эпохи она стала абсолютно доминирующей), жила надеждами на то, «главное – это убрать Ельцина», на личность которого около половины общества возлагало главную вину за кризисную ситуацию в стране. Сегодня центральная власть практическим «вне подозрений». И это касается не только рекордно высокого уровня номинального доверия лично к В. Путину, но и вполне приемлемый уровень доверия общества и в отношении правительства, и даже к Федеральному собранию, деятельность которого, хотя традиционно оценивается ниже, чем исполнительной власти, но все же не вызывает резко негативных эмоций у населения. Так общество скорее готово поддерживать проправительственные партийные структуры, чем оппозиционные, доказавшим свое бессилие и к которым нет прежнего доверия. Роль парламентской оппозиции сегодня низка как никогда за последние десять лет. Массовые социологические опросы рисуют благостную картину практически полной гармонии общества и власти. Между тем, согласно качественным социологическим исследованиям, социальное напряжение продолжает оставаться достаточно высоким, а реальное положение власти далеко не столь безмятежно.

Хотя объективные как социологические, так и статистические данные говорят о том, что вроде бы присутствует позитивная экономическая тенденция (рост производства и уровня жизни), однако, как это не редко встречается в истории, именно на этом этапе медленного экономического подъема, напряжение не сокращается, а возрастает. Рост ожиданий в эти периоды зачастую превышает рост экономических возможностей. Это характерно и для нынешнего этапа в жизни российского общества. Так по ряду оценок, рейтинг В. Путина отражает не столько удовлетворение общества тем, как идут дела, сколько персонифицированные ожидания от президента на то, что именно он сможет во многом изменить сложившийся в 90-е годы вектор развития. Не случайно при исследованиях на фокус-группах о Путине, как правило, не говорят ничего хорошего и высказывают однозначное разочарование (что резко контрастирует с количественными опросами). В значительной части общества активно укореняется мифология[1], согласно которой беды и лишения населения в первую очередь связаны с тем, что крупный капитал, тесно связанный с поддержкой крупного регионального и федерального чиновничества, систематически осуществляет грабеж страны («ворует сверхдоходы от добычи и эксплуатации природных ресурсов и переводит их в зарубежные банки»). Согласно этой мифологии, именно с этим фактором связан и нищенский федеральный бюджет, в рамках которого невозможно решить ни одну из стратегических и текущих проблем, стоящих перед страной, а те категории населения, которые полностью зависят от этого бюджета, обречены на пожизненную нищету. Согласно данным социологических опросов, более 70% населения готовы поддержать такую меру как «конфискация в пользу государства неправедно нажитых состояний». В то же время эти настроения носят скорее пассивный, декларативный характер, реальная политическая активность общества крайне низка. Складывается впечатление, что поколения, сегодня наиболее активно участвующие в экономической жизни, в значительной степени смирилось с тем, что любые протесты и активная политическая деятельность бесполезны, а наилучшей жизненной стратегией является организация в своем непосредственном окружении социальных и экономических ниш, то есть посильное встраивание в сложившийся, пусть и несправедливый миропорядок. Это означает, что они готовы дожить свой век «на коленях». В этой связи бытует мнение, что существенные перемены возможны лишь после активной социализации следующих поколений. Однако трудно исключить, что эти пассивные антиолигархические настроения могут быть искусственно активизированы определенными кругами в конкретных политических интересах. Дело в том, что при пассивном неучастии общества внутри правящих элит ведется все более ожесточенная борьба за новый передел собственности, за контроль над основными экономическими и политическими ресурсами страны. И социальное напряжение, подспудно существующее в обществе, может быть использовано данными кругами в качестве одного из существенных аргументов в происходящей «схватке гигантов».

В этой связи весьма характерна борьба за контроль над так называемой «партией власти» – «Единой Россией», которая ведется между кукловодами из Администрации Президента, представляющими разные олигархические группировки и кланы. Пока в значительной степени эта структура остается в руках старой «семейной» группировки, которая использует ее сейчас и предполагает использовать и далее в качестве своего парламентского лобби. Тем более вероятны попытки со стороны «новой путинской группировки» определенные контрдействия, включая как развал «Единой России», так и оформление «партии власти» в иной конфигурации. В любом случае ясно, что нынешний партийно-политический спектр ни коим образом не отражает сложившихся реалий и оставляет большое поле для новых проектов и идей.

Другим конфликтогенным фактором является так называемый национальный вопрос. Безусловно, в его генезисе существенна и цивилизационно-культурологическая составляющая («они не такие как мы; они ведут себя не так, как мы»), но она носит, на наш взгляд, вторичный характер, по сравнению с социальной. В инородцах видят прежде всего представителей экономически организованного сообщества по этническому признаку («мафии»), плотно заполнивших целый ряд жизненно важных экономических ниш и вытесняющих представителей коренного населения на обочину жизни. Особенно болезненно эти процессы воспринимаются в российской глубинке, где каналы социально-экономической реализации и так крайне ограничены, а засилье организованного сообщества способно до предела снизить или вовсе пресечь любую вертикальную мобильность.

Оба перечисленных конфликтогенных фактора все в большей степени становятся факторами большой политики. При этом деятельность президента Путина ограничивается церемониальными действиями, а решение накапливающихся проблем зачастую носит имитационный характер.

Неспособность федеральных властей выстроить эффективную политику способствует дальнейшему дистанцированию регионов (особенно экономически самодостаточных) от Центра. Внешне приторможенные центробежные тенденции грозят вырваться на политическую поверхность при первом же системном кризисе федеральной власти, а этот кризис, возможно, не за горами. Его может спровоцировать существенное снижение цен на нефть, да и многое другое.

Но самая главная беда России – это неспособность общества сформировать общенациональные субъекты. Наши исследования ментальности и мифов постсоветского человека свидетельствуют о том, что в нем практически ничего не осталось от той традиционной архаики, которую мы привыкли считать проявлением русской специфики. Налицо неспособность вестернизированных, либерально-ориентированных постсоветских индивидов к самоорганизации и взаимодействию. Утратив архаичные структуры и мифы коллективного бессознательного, интегрирующие традиционные социумы, наше общество при всей своей рационализации не смогло сформировать нацию. Россия не перешла от традиционного общества к нации, что в Новое время сделали Европа и Америка, причем последняя гораздо позже и с большими трудностями. И пока нет достаточных оснований утверждать, что такой переход в нашей стране в обозримой перспективе состоится.

Неспособность выстраивать горизонтальные связи и формировать на их основе институты управления обществом, тем самым создавая новые традиции, замещающие коллективное бессознательное, привела к тому, что у нас сложился своеобразный тип модернизации, происходящей за счет разрушения социальной ткани. В России модернизация очень быстро проходит в неких социальных коконах. Я говорю как о индивидуальном социальном пространстве, условно говоря, дачах, которыми сейчас застроена вся страна, так и о корпоративных структурах, будь то самый мелкий бизнес или огромная монополия типа МПС или РАО "ЕЭС". В исключительных случаях таким коконом может стать и целый субъект федерации, в котором создается свой управляемый микросоциум, что в определенной степени мы наблюдаем сегодня в Москве. Но в ходе стремительной модернизации внутри отдельных групп социальная ткань общества в целом оказывается совершенно бесхозной. И чем интенсивнее осуществляются такие точечные модернизации, тем интенсивнее разрушается общая социальная ткань. Проблема не в том, что в России плохо идет модернизация, а в том, что она здесь разрушает национальную идентичность и горизонтальные общественные связи. Именно этим российская модернизация кардинально отличается от прочих европейских модернизаций.

Нынешняя российская власть лишь пытается имитировать эту недостающую общенациональную субъектность. Реально же все стратегические интересы национального развития давно и прочно замещены частными, групповыми и корпоративными интересами. Между тем ресурс инерционного развития весьма ограничен.