Люди, политика, экология, новейшая история, стихи и многое другое

 

 
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ИНСТИТУТ ГУМАНИТАРНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Структура
Персональные страницы

Новости
О Центре
Семинары
Библиотека

Хроники выборов в Восточной Европе
Украина
Северный Кавказ
Выборы в Молдове
Выпуски политического мониторинга
"Буденновск-98"
Еврейский мир

Публикации ИГПИ
Другие публикации

сайт агентства Панорама Экспертный сайт группы Панорама
сайт Института региональных социальных исследований р-ки Коми
Электоральная география . com - политика на карте ИГ МО РАПН Политическая регионалистика

<<< К основному разделу : Текущий раздел

 

Новое на сайте

А.Г.Осипов
Институт этнологии и антропологии РАН, Правозащитный Центр "Мемориал"

Являются ли групповые права необходимым условием недискриминации и защиты меньшинств?*

 

Зачастую тематика “мультикультурализма” оказывается контекстуально связанной с вопросами о сущности такого понятия, как “коллективные” права культурно-отличительных групп, и о возможности его практического применения. Спор о том,  допустимо ли признание “коллективных прав” и  могут ли они не противоречить правам индивида, длится по меньшей мере четверть века, и я очень далек от мысли поставить в нем точку. Моя цель сводится к тому, чтобы систематизировать наиболее распространенные аргументы в пользу “коллективных прав” и сформулировать некоторые предположения о причинах популярности этих аргументов. Я с самого начала должен сделать оговорку о своем несогласии с упрощенной постановкой проблемы в духе “есть коллективные права или нет коллективных прав?”, “возможны или невозможны коллективные права?”. Я не считаю нужным спорить с тем, что идеи, основанные на разных трактовках “коллективных прав”, получили широкое распространение, что возможны практики, основанные на этих идеях или ими рационализируемые, и что эти практики не обязательно и не во всех случаях вступают в непреодолимое противоречие с идеями защиты индивидуальных прав. Здесь и далее речь пойдет не вообще о поворотах социологической или юридической мысли, связанных с “коллективными правами” и не обо всех аргументах в пользу этих “прав”, а только об утверждениях об их безальтернативности, то есть либо о попытках представить их в качестве общепризнанного стандарта, либо о проектных построениях, то есть о высказываниях или публикациях, отстаивающих необходимость и неизбежность соответствующих практических мер.

Итак, в немалом числе текстов, выпущенных государственными чиновниками, общественными активистами и представителями академической науки в России и за рубежом, проводятся представления о том, что либо а) "коллективные права" представляют собой общепризнанную норму и основу широко признанных практических подходов, либо б) признание и институциональное закрепление т.н. “коллективных прав” этнических групп должно рассматриваться как необходимое условие предотвращения дискриминации[1] и обеспечения прав лиц, относящихся к национальным меньшинствам[2].

Авторы указанных текстов далеко не всегда объясняют, какие значения они вкладывают в понятие “коллективные права”. Этот термин выглядит столько же  неопределенным, как и, к примеру, “мультикультурализм”, “идентичность”, “самобытность” и пр. и допускает как минимум пять возможных прочтений: 1) индивидуальные права, реализуемые в коллективе, совместно с другими людьми (т.н. коллективное измерение индивидуальных прав); 2) общие права человека и гражданина применительно к членам определенной группы; 3) специальные права, которыми обладают индивиды, относящиеся к определенной категории (т.н. специальные права); 4) правомочия коллективного субъекта права - организации; 5) права условной или статистической группы как таковой (здесь - “групповые права”).

Подавляющее большинство международно признанных прав человека имеют коллективное измерение, а потому обоснованность и применимость первой интерпретации неоспоримы[3]. Практически все политические, социальные и культурные права не могут быть реализованы отдельно взятым и изолированным индивидуумом,  они необходимо предполагают определенный институциональный контекст и стереотипное модельное поведение множества лиц. То же самое можно сказать и о большинстве личностных (гражданских) прав - в конце концов, право на вступление в брак и создание семьи может быть реализовано только при участии более чем одного индивида. Но за подобным “коллективным измерением” не встает необходимость конституирования  коллективного субъекта.

Понятие коллективных прав применительно к общим правам человека и гражданина обычно используется этническими активистами в ситуации массовых или систематических нарушений прав лиц, относящихся к определенному меньшинству. Чем, например, "права рома (цыган)" содержательно отличаются от прав человека? - Только тем, что это права цыган. Такая интерпретация коллективных прав означает простую тавтологию, и вряд ли имеет смысл с таким подходом спорить или вообще принимать его всерьез.

Понятие "специальных прав", то есть прав, которыми пользуются лица, относящиеся к определенным формальным категориям, как составного элемента прав человека, достаточно распространено в юридической литературе, как в России, так и за рубежом. Специальные права выступают как производные определенных социальных ролей и относятся к таким категориям, как женщины, дети, беженцы, инвалиды, заключенные или находящиеся под арестом, иностранные рабочие-мигранты, военнопленные и пр. Очевидно, что отраслевая правосубъектность не подразумевает субъектности коллектива и не обязательно создает новое качество, то есть, не означает признания каких-либо особых прав, которые принадлежат только лицам, входящим в соответствующую категорию, и не устанавливает особый режим или особое юридическое состояние для носителей соответствующих прав[4]. Формулирование особых прав женщин, детей, инвалидов не приводит к появлению сословия соответственно женщин, детей или инвалидов. Другими словами, при рассмотрении “специальных прав” в контексте прав человека речь идет либо о формулировании универсальных прав применительно к определенной ситуации, либо к детализации универсальных прав, либо к провозглашению особых гарантий и механизмов их защиты. Это хорошо видно и на примере такой категории, как "лица, относящиеся к национальным меньшинствам". Таким образом, основная проблема, связанная с использованием этого термина, заключается в его искаженном толковании, прежде всего в попытках уравнять специальный и общий статус личности и вывести из концепта “специальных прав” коллективный субъект. Наиболее яркий пример подобной подмены дал советский юрист Р.А.Тузмухаммедов: описывая “групповые права”, он определил их как “права коллективов”, а при перечислении субъектов “групповых прав” выстроил через запятую следующий ряд - “народы, расы, коренные народы, племена, меньшинства, беженцы, трудящиеся-мигранты, перемещенные лица, лица без гражданства, семья, женщины, дети, заключенные, инвалиды, умственно отсталые лица, религиозные организации”[5].

Едва ли можно спорить с определением прав такого коллективного субъекта как организация в качестве коллективных прав - этот вопрос имеет только терминологическое значение. Важно только быть уверенным, что речь идет именно о субъекте права, то есть образовании, имеющим признак правосубъектности. Таковое должно не только иметь способность приобретать и реализовывать субъективные права своими действиями, но и нести юридические обязанности. Общественное объединение, любое юридическое лицо, государство, несомненно, могут рассматриваться в качестве коллективного субъекта.

Чаще всего находит применение пятая интерпретация, то есть под "коллективными" правами подразумеваются права условной или статистической группы (народа, этнической общности, национального меньшинства) как таковой, а группа воспринимается как субъект определенных прав. Важно то, что группа как таковая воспринимается как социальная целостность и как социальный актор, который может и должен приобретать определенные субъективные права и пользоваться ими. Таким образом, здесь и ниже речь идет только о пятой интерпретации, концепте "групповых прав" и о его рационализациях с "прагматических" позиций, то есть  исходя из критериев полезности для достижения определенных целей, как правило, целей значимых с точки зрения обеспечения верховенства права, стабильности и благосостояния общества,  автономии, прав и свобод личности. Предметом рассмотрения, соответственно, не является чисто националистический дискурс с его "экзистенциальным" подходом, в рамках которого утверждение группы как субъекта общественных отношений является ценностью самой по себе.

В данном случае я выступаю как сотрудник правозащитной организации с определенным прагматическим взглядом на теоретические построения. В рамках этого подхода теоретические  изыскания и обобщения представляют интерес не сами по себе, а лишь с той точки зрения, каковы последствия их использования:   какого рода практики они а) инициируют и б) легитимизируют. С такой точки зрения идея необходимости использования концепции "коллективных прав" в целом и "групповых прав" в частности не оставляет равнодушной и вызывает серьезные возражения. Почему - этот вопрос требует отдельного подробного рассмотрения; для экономии времени я только тезисно отмечу главные опасения, связанные с идеологией “прав групп”. Как я отметил выше, идеи индивидуальных и групповых прав не обязательно должны быть взаимоисключающими, и в определенном социальном и политическом контексте могут сосуществовать практики, интерпретируемые как защита “прав индивида” и “прав группы”.

Можно выделить три основных возражения против использования  “групповых прав”.

1) В реальности в подавляющем большинстве случаев проекты, построенные на идее защиты групповых прав и интересов (например, политическое “самоопределение”, этнонациональная государственность или автономия, “позитивная дискриминация” аборигенного населения, политика патернализма в отношении определенного языка) имеют следствием непризнание или ущемление прав индивидов, а прямая дискриминация и прочие нарушения прав человека часто обосновываются и оправдываются защитой групповых прав; кроме того, идеи “прав групп” и зависимости статуса индивида от его/ее происхождения  ведут к этнизации общественного сознания и к сегрегации.

2) Индивидуальные права и “групповые права” имеют разную природу и выполняют разные функции, и потому невозможно всерьез говорить об их “неразделимости”, “взаимообусловленности” или о “приоритете прав личности”. В реальных конфликтных или кризисных ситуациях, связанных с требованиями сецессии или автономизации, в случаях, когда проводится политика этнического или языкового патернализма,   сама идея и внешнее признание “групповых прав”  выступают как символический капитал и дополнительный ресурс для тех сил, которые стремятся изменить существующее положение, а права личности - как благое пожелание, лишенное гарантий реализации и механизмов защиты.

3) Действует “принцип домино” - если мы признаем какое-либо одно право этнической группы как таковой, то какие можно найти аргументы против признания другого "права" коллектива, которое используется как инструмент ограничения индивидуальных прав?

Нет необходимости подробно разъяснять, каким образом официальный или академический дискурс влияет в социологическом смысле на общественную практику. Проблема имеет и юридический аспект, о котором также не следует забывать. Как известно, есть два основных источника[6] современного международного права - договор и обычай. Это отражено, в частности, в статье 38 Статуса Международного Суда; там написано, что суд применяет “а) международные конвенции....; b) международный обычай как доказательство всеобщей практики, признанной в качестве правовой нормы; c) общие принципы права, признанные цивилизованными нациями; d) ... судебные решения и доктрины наиболее квалифицированных специалистов по публичному праву различных наций в качестве вспомогательного средства...”[7] Всеобщая практика, обычай, общепризнанные принципы и доктрины признанных специалистов есть вещи непостоянные и подверженные переменам, таким образом, международное право представляет собой в принципе гибкую и изменчивую, хотя и инертную систему. Вызывают опасение расширительные трактовки понятия “обычное международное право”; так, некоторые специалисты относят к “обычному международному праву” те отдельные практические решения или декларации, которые не встретили возражений международного сообщества, то есть были приняты приемлемые по умолчанию[8]. Несмотря на то, что обычай постепенно теряет значение как источник международного права, нельзя исключать, что какая-нибудь модная идея получит поддержку значительной части профессионального сообщества юристов, в частности экспертов международных организаций, не встретит возражений со стороны правительств и тех же международных органов, и в один прекрасный день станет восприниматься как общепризнанная норма. Такой процесс носит необратимый характер - в принципе реально довести какую-нибудь идею до статуса “общепризнанной”, но после этого ее уже будет практически невозможно дезавуировать. Кроме того, “...свершившиеся  факты  обладают  способностью  создавать ценности вне  зависимости  от  предшествующих  представлений  о праве”[9].

Необходима еще одна оговорка. Весьма распространено мнение о том, что и оценка практики с точки зрения норм, закрепленных в международных документах, и критика тех или иных тенденций развития современного международного права безосновательны по следующим причинам: международное право европоцентрично, оно строится на вполне определенном культурном фундаменте, и потому едва ли возможно говорить о его универсальной применимости; с другой стороны, право идет за практикой и объективно отражает сложившиеся реалии. Оба мнения, однако, исходят из весьма упрощенных представлений. Выражаясь метафорически, международное право всегда по самой своей сути претендует на глобальность, и такие претензии имеют под собой весьма серьезные основания. Единое организованное мировое сообщество является реальностью, в силу этого оно нуждается в единых “правилах игры”, которые существуют и развиваются. Их необходимость никем всерьез не оспаривается, причем не оспаривается ни  теоретически, ни практически, поскольку подавляющее большинство стран добровольно присоединились к международным организациям и базовым международным конвенциям. Риторика о пагубности европоцентризма и “культурного империализма”  широко распространена, но не имеет большого практического смысла. Почти все ныне существующие национальные правовые системы остаются в рамках европейского континентального или англосаксонского права, и вся локальная культурная специфика сводится  к адаптации отдельных положений к местным особенностям, причем это утверждение справедливо и для большинства исламских стран, которые имеют возможность использовать столько развитую и самодостаточную правовую систему, как шариат. В области международного права страны "третьего мира" не предложили ничего оригинального, а такие специфические тексты, как Африканская хартия прав человека и народов[10] 1981 г. и Каирская декларация о правах человека в Исламе[11] 1990 г. Организации Исламской Конференции опять-таки основаны на европейской в своей основе правовой логике и  западных по своему происхождению концептах.

С другой стороны, международные принципы и нормы в области прав человека имеют в значительной степени проектный характер. Отчасти они отражают определенный практический опыт, но опыт, имеющий ограниченное локальное и временное распространение,  между тем, изначально предлагаются к восприятию и применению в глобальном или континентальном масштабе.  Проектный и динамичный характер норм и принципов означает, что они инкорпорировать и адаптировать новые элементы из построений другой области, в частности, академической науки.

Как сказано выше, предметом рассмотрения этого доклада не является концепт "групповых прав" вообще, речь идет только об утверждениях, что конституирование "прав группы" должно рассматриваться а) как общезначимая и общепризнанная реальность, б) как необходимое и безальтернативное условие недискриминации и защиты меньшинств и как способ нахождения эффективных практических решений.  Такой подход подлежит критике с трех точек зрения: 1) с позитивистской юридической, то есть с той точки зрения, соответствует ли он правовой логике, 2) с позитивистской социологической, то есть исходя из того, насколько он соответствует эмпирически фиксируемым реалиям, 3)  с чисто умозрительной, то есть исходя из наличия ложных или безосновательных посылок.

Я в данном случае остановлюсь на  критике с первой и третьей перспективы. Юридическая сторона дела особенно важна, поскольку утверждения об общепризнанном характере “групповых прав” делаются именно со ссылкой на современное позитивное право. Многие воспринимают “групповые права” как данность в юридическом смысле, как нечто, реально признаваемое и используемое международным сообществом. Это убеждение (о некоторых причинах я скажу позже) бывает настолько сильным, что диалог, включающий критический анализ концепта “групповых прав” становится практически невозможным. Поэтому стоит посмотреть, признается ли идея “групповых прав” современным международным гуманитарным правом, и если признается, то в каком качестве и в какой степени. Для этого нужно прежде всего взглянуть на основные международные документы, посвященные правам человека.

Первое, с чем мы встретимся, заглянув в них, - это так называемое “право народов на самоопределение”. Следует упомянуть прежде всего пункт 1 статьи 1 Международного пакта о социальных, экономических и культурных правах и Международного пакта о гражданских и политических правах; “право на самоопределение также декларировано в ряде документов, принятых Генеральной Ассамблеей ООН и разными региональными международными организациями. Вопрос о природе и сущности этой идеи - тема отдельной дискуссии. Разные точки зрения на суть идеи “самоопределения” излагались в специальной литературе, и я не буду их подробно пересказывать. В данном случае тезисно можно отметить следующее. 1) Как минимум, нет никаких оснований считать, будто это “право” приложимо к этническим коллективам. Если под “народом” понимается сообщество граждан независимых государств или зависимых территорий, то формула “права на самоопределение” так, как она изложена в пункте 1 статьи 1 Пактов о правах человека, в первом случае выступает синонимом принципов суверенного равенства государств и невмешательства во внутренние дела, а во втором - она означает разовый акт и потому принадлежит прошлому, поскольку в мире не осталось колоний и зависимых территорий[12], и можно говорить о том, что все “народы” “самоопределились”. Если “народ” понимается в каком-либо ином смысле, то нет оснований утверждать, что пункт 1 статьи 1 пактов налагает на государства какие-либо конкретные обязательства, а декларации Генеральной Ассамблеи ООН не имеют к тому же обязывающей силы по своему статусу. 2) Как максимум, можно спорить с тем, что эта идея носит правовой характер, по следующим причинам[13]. а) Статистическое или символическое множество (этническая группа либо территориальное сообщество) не может быть субъектом ответственности, соответственно не может иметь обязанностей, а потому не обладает свойством правосубъектности. Имеющиеся формулировки идеи права на самоопределение таковы, что невозможно говорить о том, что они накладывают на кого-либо позитивные обязательства. Соответственно, невозможно говорить о как таковых правовой норме и правоотношении. б) Формула самоопределения предполагает односторонние действия вне правового контекста и без каких-либо условий и ограничений, то есть она основана на революционной, а не правовой логике. в) Формула самоопределения как идея неограниченных правомочий субъектов, противостоящих государству, означает отрицание самих основ современного международного права как конвенционального порядка, созданного государствами и для государств. Отдельного разговора заслуживают, разумеется, потенциальные политические последствия использования идея самоопределения - провоцирование этнических конфликтов и легализация вмешательства во внутренние дела других стран.  

Если мы обратимся к документам ООН и ее специализированных агентств, затрагивающим проблемы предотвращения расовой дискриминации и защиты меньшинств, прежде всего Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации 1965 г., Конвенция № 111 Международной организации труда относительно дискриминации в области труда и занятий  1958 г. и Конвенция ЮНЕСКО о борьбе с дискриминацией в области образования 1960 г., Декларации ООН о правах лиц, относящихся к этническим, языковым и религиозным меньшинствам 1992 г. (Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН № 47/135), то без труда обнаружим, что они целиком и полностью базируются на концепции индивидуальных прав. Документы Совета Европы, в частности Рамочная конвенция о защите национальных меньшинств, основываются на том же самом. Можно упомянуть, что в статьях 13 и 31 Пояснительного доклада к Рамочной конвенции о защите национальных меньшинств специально подчеркивается, что конвенция не подразумевает признания коллективных прав[14]. Формулировки, основанные исключительно на концепте индивидуальных прав, содержатся и в документах СБСЕ/ОБСЕ, посвященных национальным меньшинствам[15].  На этом же основываются и двусторонние межгосударственные договоры, содержащие обязательства сторон по защите меньшинств. Например, с 1991 г. Российская Федерация подписала и ратифицировала ряд договоров подобного рода; их подавляющее большинство содержат формулировки о защите прав лиц, принадлежащих к национальным меньшинствам[16], только отдельные договора упоминают о защите “прав национальных меньшинств”[17] и обеспечении “участия меньшинств” в жизни общества[18], но с отсылкой к международным стандартам   и обязательствам, то есть тем же индивидуальным правам.

Для экономии времени я воздержусь от перечисления всех имеющих отношение к делу документов.  Где используется концепт коллективных прав в смысле прав общности кроме деклараций о “праве народов на самоопределение”? Во-первых, можно назвать несколько текстов, провозглашающих такого рода права, как “право на мир”, “право на здоровую окружающую среду”, “право на развитие”, “право на развитие культуры”[19], и несколько документов, содержащих концепт “прав народов” в контексте, выводящем  его за рамки “права на самоопределение”.

Новые права (иногда их называют “правами третьего поколения”) провозглашаются  в Декларации “О праве народов на мир” 1984 г. (Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН  № 39/11),  Декларации “О праве на развитие” 1986 г. (Резолюция ГА ООН  № 41/128), Декларации Рио-де-Жанейро по окружающей среде и развитию[20], принятой Всемирной конференции ООН по окружающей среде и развитию 1992 г.,  Африканской Хартии прав человека и народов 1981 г. Эти права сформулированы таким образом, что возникают серьезные основания воспринимать их просто как метафору, а не как права в юридическом смысле. Декларация “О праве на развитие” определяет субъект этого права предельно широко и неопределенно - в таковом качестве называются и народы, и индивиды. Декларация Рио-де-Жанейро не содержат упоминания ни о субъекте, ни о бенефицианте права[21]. Декларация “О праве народов на мир” и Африканская хартия прав человека и народов относят “право на мир”, “на здоровую окружающую среду” и “на развитие” к “народам”, не давая определения “народов”. Ни хартия, ни иные документы не определяют ни механизмов контроля, ни механизмов защиты этих прав и очень расплывчато говорят о носителях обязанностей.

Документы, провозглашающие права общностей как таковых, выходящие за рамки самоопределения - это положения ряда международных пактов о правах человека и ряда деклараций ГА ООН о праве народов на пользование природными ресурсами,  Африканская хартия прав человека и народов, принятая Организацией Африканского Единства в 1981 и вступившая в силу в 1986 г., Декларация ЮНЕСКО о принципах международного культурного сотрудничества 1966 г.   и Конвенция № 169  Международной организации труда  "О коренных народах и народах, ведущих племенной образ жизни, в независимых странах" 1989 г. Положения, касающиеся “суверенитета над природными ресурсами” и “права народов” на “пользование природными ресурсами”, не определяют субъект этого права.  Африканская хартия декларирует уже упоминавшиеся выше “права народов” - на мир, здоровую окружающую среду, развитие. Однако ничто в хартии, в других документах и в практике ОАЕ не позволяет говорить, что понятие “народы” может толковаться в данном контексте в этническом или сходном с ним смысле. Выше также упоминалось о том, что “права третьего поколения” вряд ли могут считаться правами в строго юридическом значении. Африканская хартия, помимо всего прочего, - региональный инструмент, положения которого не получили развития ни в ОАЕ, ни в других регионах, ни на глобальном уровне.

Декларации ЮНЕСКО о принципах международного культурного сотрудничества[22] 1966 г. провозглашает в пункте 2 статьи I “право и обязанность каждого народа развивать его культуру”; правда, в статье II уже говорится о том, что “нации должны прилагать усилия к тому, чтобы развивать различные отрасли культуры во взаимосвязи” а в статье V - о том, что “культурное сотрудничество является правом и обязанностью всех народов и всех наций”. Таким образом, субъект и бенефициант провозглашенного права остается неопределенным, что не имеет большого значения, поскольку декларация лишена обязывающей силы.

Конвенция № 169  МОТ действительно последовательно проводит концепцию прав культурно-отличительных групп (аборигенных народов) как таковых. Выбор при составлении этой конвенции в пользу такой трактовки коллективных прав был сделан совершенно сознательно, поскольку перечисляемые в ней права вполне могли быть изложены в рамках “коллективного измерения индивидуальных прав”[23]. Надо, однако отметить, что пункт 3 статьи 1 содержит оговорку о том, что использование в конвенции термина “народы” не  несет  никакого смысла “в отношении прав, могущих заключаться в этом термине в соответствии с международным правом”[24].

Таким образом, на вопрос “есть ли в юридическом смысле коллективные права или нет коллективных прав”, можно дать следующий ответ - “скорее  нет, чем да”. Концепт групповых прав может быть приложен к культурно-отличительному коллективу только на основании Конвенции  № 169 МОТ, но эта конвенция едва ли может рассматриваться как общепризнанный инструмент: ее ратифицировало в настоящее время 14 государств, она посвящена решению довольно специфических и не имеющих универсального распространения проблем и принята с оговоркой о недопустимости расширительного толкования. Развитие основных международных инструментов защиты меньшинств и предотвращения дискриминации проходит исключительно в рамках концепции индивидуальных прав и коллективного измерения индивидуальных прав. Поэтому порой встречающиеся утверждения в том духе, что “весь мир  признает коллективные права”, не соответствуют действительности.

Однако было бы упрощением оценивать ситуацию только на основании формальных критериев. Концепт групповых прав пока не нашел применения как компонент международного права, если исключить Конвенцию № 169 МОТ, но эта конвенция отчасти отражает наметившуюся тенденция. Тенденция обоснования и разработки идея групповых прав достаточно очевидно в рамках академического дискурса, который не может в конечном счете не влиять на позицию правительств и международных организаций. Это направление академических или околоакадемических дебатов поддерживается представителями разных наук - прежде всего политической философии и юриспруденции, в меньшей степени политологии, социологии и теории международных отношений. Далее я буду говорить только о текстах и выступлениях представителей академических дисциплин, посвященных необходимости, неизбежности и желательности практического воплощения идеи групповых прав в смысле прав этнических или культурно-отличительных групп.

Большинство доводов в пользу групповых  прав носит умозрительный характер, и эти доводы различны по характеру аргументации. Все, что мне удалось найти в публикациях или высказываниях западных и отечественных авторов, может быть распределено по пяти категориям. Эта классификация достаточно условна, вероятно, можно использовать как более, так и менее подробную схему. Итак, наиболее распространенные “рациональные” доводы в пользу “групповых прав” таковы.

 

а) Мнимая самоочевидность. "...Любое  сообщество,  члены  которого могут голосовать,  в состоянии действовать как единый организм."[25] Иными словами, это идея “коллективного индивида”; доводы в ее пользу выглядят следующим образом: группа одинаковых индивидов, в частности национальное меньшинство, может вести и ведет себя как один большой индивид, а потому приобретать и реализовать права, следовательно, такие права должны быть признаны и конституированы. Как правило, это представление берется как априорное и не нуждающееся в доказательствах[26].  Национальные меньшинства нередко рассматривают как разновидность корпоративных общностей, а так как корпорации могут иметь права, то делается вывод, что права могут быть признаны и для групп[27]. Между тем столь же априори и как минимум не с меньшим основанием можно выдвигать прямо противоположное утверждение: любое условное множество, представляемое как целостность на основании какого-то одного признака, состоит из людей с разными интересами, разными индивидуальными стратегиями, и потому групповым правам просто не находится адекватного субъекта, конституирование же такого права не может не приводить к игнорированию прав и интересов конкретных индивидов. Вместе с тем, имеет место и подмена понятий - группа корпоративного типа в социологическом значении и корпорация в юридическом смысле. Последняя не тождественна сумме лиц, причастных к ней в качестве обладателей таких статусов, как владельцы, члены, наемные работники, учредители и пр., в частности и например, такое понятие, как “местное сообщество”, используемое в муниципальном законодательстве ряда стран и в Европейской хартии местного самоуправления,  означает юридическую фикцию, “фиктивный” субъект, а не сумму жителей соответствующей территории. В принципе, какую-нибудь структуру - коммерческую организацию, некоммерческую организацию, общественное объединение - можно конституировать как “национальное меньшинство”, но подобное узурпация представительских полномочий едва ли будет соответствовать принципам права и здравого смысла.   

 

б) Инверсия запрета или обязательства. Это переписывание, реинтерпретация запретительной или обязывающей нормы как субъективного права защищаемой категории[28]. В литературе такой операции чаще всего подвергают Конвенцию 1948 г. о предупреждении преступлений геноцида и наказании за него. Конвенция объявила действия с намерением уничтожить полностью или частично какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу преступлением, нарушающим нормы международного права и подлежащим предупреждению и наказанию. Из-за того, что в конвенции упоминаются группы, делается вывод о возможности вывести из этого документа право групп=этнических общностей, в том числе национальных меньшинств, на существование как коллективное право[29]. Другой пример. Европейская Хартия региональных языков или языков меньшинств не содержит никаких упоминаний ни о чьих бы то ни было правах, ни о защите каких-либо категорий населения, она посвящена защите маргинальных языков. Однако некоторые авторы интерпретируют Хартию как провозглашение коллективного права на сохранение языка или пользование языком[30]. Нередко и саму формулировку "защита меньшинств" трактуют в духе наличия у меньшинства как такового коллективных прав[31].

Понятие "субъективное право" используется в двух значениях: как мера возможного поведения, закрепленная правовой нормой и как элемент правоотношения. Правовое отношение, то есть социальное отношение, возникающее на основе правовых норм, осуществляется посредством субъективных прав и юридических обязанностей сторон. Субъективному праву одной стороны корреспондирует обязанность другой стороны обеспечить реализацию этого права - невмешательством или, наоборот, принятием определенных позитивных мер. Наоборот, запрету или обязанности соответствует субъективное право иной стороны требовать соблюдения запрета или обязанности. 

По своему содержанию субъективное право, объективированное в правовой норме, не отличается от права как элемента правоотношения: и то, и другое обозначает меру возможного поведения лица. Однако, эти две разновидности различаются по способу возникновения, формам проявления и реализации. Во всяком случае, далеко не все субъективные права, являющиеся элементом конкретных правоотношений, могут рассматриваться как явление однопорядковое с общепризнанными правами, входящими в единый правовой статус личности, то есть с правами человека.

В основе описанной выше инверсии лежат две вещи: 1) недостатки самой теоретической конструкции правоотношения, допускающей широкие интерпретации и позволяющей буквально из ничего фабриковать неограниченный список всевозможных прав, и 2) сомнительной корректности операция по приравниванию права как элемента правоотношения к праву, объективированному в правовой норме.

В названных выше конкретных случаях присутствует еще и некорректное определением субъектов правоотношения. Всеобщему запрету на геноцид соответствует не право этнических групп на существование, а всеобщее право требовать от всех соблюдения этого запрета. Прямая аналогия - уголовно-правовому запрету на убийство соответствует не право потенциальных жертв на жизнь, а всеобщее право требовать воздержания от убийства. Обязанности государства проводить определенную языковую политику соответствует не право лингвистической общности или носителей определенного языка, а общее право требовать исполнения этих обязанностей. Обобщенно говоря, происходит подмена абсолютного правоотношения относительным, а активного - пассивным.

 

в) Мнимая сущность. Групповые права меньшинств нужны, поскольку такова суть этих прав: они не сводимы к индивидуальным правам и реализуются только в рамках определенной группы и, что важнее, конституируются для определенной группы[32]. Например, право пользоваться родным языком в публичной сфере и право получать образование на родном языке[33] не реализуется отдельно взятым индивидом, но культурно- или лингвистически отличительной группой[34]. Здесь имеют место две некорректные операции.

Во-первых, происходит инверсия, описанная в пункте "б": обязывающая норма переписывается как субъективное право. Во-вторых, одно толкование "коллективных прав" (коллективное измерение индивидуального права) подменяется совсем другим (правом группы как таковой), как в пункте "а". Статистическое множество типа этнической группы не может быть носителем юридических обязанностей, а потому не может иметь такого свойства, как правосубъектность, и не может быть стороной правоотношения.

Несколько лет тому назад в России едва не был принят федеральный закон о пчеловодстве. Проект закона предусматривал ряд покровительственных мер государства по отношению к отрасли и опосредованно - к людям, которые там заняты. Если последовательно рассуждать так, как рассуждают сторонники групповых прав, то закон установил бы коллективные права пчеловодов как группы в целом. Используя подобную схему, можно придумать неограниченное количество групповых прав для любой социальной категории.

Есть и иные соображения. Нет оснований ставить знак равенства, к примеру, между учениками школ, где преподавание ведется на языке меньшинства, вместе с родителями этих учеников и всей группой меньшинства. Не все лица, признаваемые государством как относящиеся к меньшинству, пользуются такими школами, и не все пользующиеся школами должны относиться к меньшинству. То же самое справедливо при сопоставлении таких категорий, как слушатели радиостанции, вещающей на языке меньшинства, и меньшинством. В одном случае речь идет о совокупности индивидов, объединяемых  одним функциональным признаком - лингвистическим или социально-культурным предпочтением в определенной ситуации, в другом - об условном множестве, определяемом на основании совершенно иных признаков. Соответственно, реализация определенных социально-культурных запросов может быть гарантирована на основе индивидуальных прав.

Некоторые авторы определяют коллективные права, как те права, которые могут быть нарушены исключительно в отношении "сообщества в целом"[35]. Красивая на первый взгляд формула при более внимательном рассмотрении оборачивается или логическим порочным кругом, или описанной выше подменой - коллективного измерения индивидуальных прав правом социальной общности как таковой. М.Д.Смыслов в качестве права, которое может быть нарушено только в отношении сообщества, называет право сохранять и развивать культурную самобытность. Таким образом, сначала постулируется некое право как право сообщества в целом, а затем следует утверждение, что такое право можно нарушить только как право сообщества. Надо, однако, прежде всего доказать, что такое право может быть конституировано и может быть конституировано именно в таком качестве. Если рассмотреть, к примеру, названное право на сохранение самобытности, то по существу оно окажется неотличимым от индивидуальных прав, имеющих коллективное измерение. Теоретически оно также может быть нарушено в отношении индивида, части определенной социальной категории или категории в целом. На практике же имеет место нарушение права в отношении или части категории (например, работников предприятия или отрасли на забастовку) или категории в целом (общий запрет забастовок). Точно также право на сохранение самобытности в любой формулировке может нарушаться и в отношении культурно отличительной категории в целом, и в отношении ее части (например, применительно к какой-то территории или каким-либо нелояльным организациям). История социалистических стран с их витринными образцами "национальной культуры" или "религиозной терпимости" дает тому множество примеров.

 

г) Условная гарантия. Признание групповых прав является гарантией неприкосновенности автономных институтов меньшинств со стороны государства и этнического большинства. Эта позиция  означает развитие доводов серий "б" и "в". Новое состоит в стремлении формально усилить позитивные обязательства. Иными словами, декларирование в международных конвенциях или  национальном законодательстве прав этнических групп на пользование языком, на автономию, на поддержание образовательных институтов должно служить инструментом, предотвращающим нарушение государством своих обязательств и покушение со стороны правительства на возможности и ресурсы, которыми пользуются меньшинства. Наиболее последовательно такой подход отстаивает канадский философ Уилл Кимлика[36]. Можно встретить другую разновидность подобных аргументов - утверждения о том, что конституирование групповых прав является необходимым условием сохранения групповой идентичности[37], поскольку признание государством групповой отличительности невозможно без признания прав группы, то есть без рассмотрения группы меньшинства в качестве своего рода квазинации с атрибутами своего рода ограниченного суверенитета.

Очевидно, однако, что если государство законодательно гарантирует поддержку институтов, удовлетворяющих запросы меньшинств, и если это государство является правовым, то оно будет следовать своим обязательствам вне зависимости от того, провозглашены формально права групп или нет. Если государство склонно  игнорировать свои законы и обязательство по соображениям политической конъюнктуры (к чему склонны многие авторитарные и переходные режимы), то декларации о правах групп или провозглашение автономии каких-либо институтов не помешают правительству нарушить свои обещания. Стремление напугать государство громкими словами, записанными в международных декларациях или национальных законах, выглядит несколько наивным. Есть наглядные примеры: в Югославии, Судане, Ираке или Грузии была конституционно закреплена автономия территорий, где преимущественно живут меньшинства, но как только власти этих государств посчитали этнические автономии помехой для себя, то упразднили их без оглядки на закон. Другими словами, в конечном счете существование институтов меньшинств зависит от доброй воли государства и большинства сограждан и от их готовности следовать принципам правам, международным обязательствам и национальному законодательству. При соблюдении этих условий конституирование “прав группы” излишне, при отсутствии - не имеет положительного эффекта.

Есть еще одна сторона проблемы, на которую редко обращают внимание. "Права групп" как оборотная сторона обязательств государства аналогичны части социальных прав, означающих государственно гарантированный доступ к определенным благам, например, праву на образование, бесплатное медицинское обслуживание или социальное обеспечение. Декларирование подобных прав лишено смысла, если государство не располагает ресурсами и политическими возможностями, которые могут быть гарантированно выделены для обеспечения этих прав. Если на уровне международных деклараций или национального законодательства провозглашаются "права групп" в подобном значении как универсальное нормативное требование при том, что многие правительства объективно не могут выполнять эти требования вне зависимости от своих политических предпочтений, то автоматически появляются большие категории населения, чьи права оказываются нарушенными. Едва ли такая ситуация может способствовать серьезным позитивным изменениям, ведущим к поддержке маргинальных языков и культур, скорее следствием станет усиление, с одной стороны, нигилистического отношения к закону и международным обязательствам, с другой, экстремистских настроений.

Мысль о том, что конституирование групповых прав необходимо как инструмент защиты групповой "идентичности" подразумевает следующее: поскольку собственно к поддержке культурных и образовательных институтов групповые права отношения не имеют, их предназначение заключается в том, чтобы служить инструментом защиты межгрупповых границ и символическим капиталом для лиц, претендующих на представительство определенных групп. Это означает, что межэтнические барьеры и монополия "этнических предпринимателей" на представительство выступают как цели и как ценности сами по себе. Такой подход объясним и логичен, но он явно лежит вне области либеральных и правовых ценностей, иными словами, происходит подмена цели.

Особого рассмотрения заслуживает идея "права этнической группы на автономию". Некоторые авторы пишут о подобном праве как о если не юридической, то политической реальности[38] или как минимум общезначимого нормативного требования[39]. Как правило, имеется в виду территориальная автономия этнической общности и для этнической общности, то есть выдвигается идея, что определенная территория и автономные институты территориального управления являются "собственностью" определенной этнической группы. Подобные представления очень часто служат наглядным образцом "двойного стандарта": защита идеи территориальной автономии части исходит из критики идеологии "национального" в этническом смысле государства. Получается, что как минимум символическое исключение из полноправной категории тех, кто не относящихся к "титульной" этнической группе, неприемлемо на уровне государства в целом, но должно приветствоваться на уровне региона или муниципального образования. Защита "автономии меньшинств" в подобном значении особенно интересно звучит в устах людей, известных как теоретики либерализма.

 

д) Псевдопрагматизм.  Групповые права нужны, поскольку их признание позволяет снизить политическое давление со стороны ассоциаций меньшинств и повысить уровень легитимности существующей государственности в глазах меньшинств. Иными словами, если группы меньшинств будут восприниматься и признаваться в качестве квазинаций со своими "правами", то "этнические предприниматели", претендующие на представительство, обретут желаемый статус, и это послужит залогом их лояльности существующей государственности и политической системе[40]. На подобное мнение можно возразить, указав на отсутствие достаточных оснований и предположив совершенно иной исход: если "этнические предприниматели" в принципе склонны к деструктивным действиям и если лояльны закону только условно, то кто может поручиться, что, получив дополнительные ресурсы и новый символический капитал, они изменятся и не выдвинут новые, более радикальные требования. Нельзя, разумеется, исключать того, что в конкретной обстановке стратегия социального подкупа и политических уступок даст желаемый эффект, но в любом случае, сомнительно предположение об универсальной применимости таких рецептов.

 

Итог. Имеющиеся умозрительные аргументы в пользу групповых прав оспоримы: многие выдвигаются без достаточных оснований, исходя из спорных посылок, с сомнительной претензией на универсальность, игнорируя  наличие иных подходов и решений, без учета возможных или неизбежных побочных последствий, которые вступают в противоречие с провозглашаемыми целями. На любой умозрительный довод в пользу групповых прав в рамках той же системы ценностей и представлений можно предложить контрдоводы, которые авторами выдвигаемых предложений не учитываются. Имеющиеся проектные построения, основанные на концепте групповых прав, появляются не вследствие неудовлетворенных практических запросов, не из-за исчерпанности имеющихся средств решения практических проблем и не как попытка легитимизировать сложившуюся практику. Скорее можно утверждать, что такого рода проекты возникают в особой, "виртуальной" реальности в том смысле, какой вкладывают в это слово пользователи компьютерами. Особо следует отметить, что в подавляющем большинстве относящиеся к академическому сообществу сторонники конституирования групповых прав - это люди, заявляющие о себе как приверженцы либерального мировоззрения, а многие из них известны как теоретики либерализма. Это заставляет более внимательно присмотреться к такому феномену, как попытки либерализма откликнуться на глобальные проблемы, связанные с национализмом и этническими конфликтами. Эти попытки, если выражаться полемически заостренно, позволяют говорить о либерализме как об идеологии не просто коллективистской, но примитивно коллективистской. Узкие рамки данной статьи не позволяют сколько-нибудь подробно останавливаться на этой проблеме, в данном случае ее можно только обозначить. Традиционно в либерализме как идеологической системе и политической метатеории слаба такая составляющая, как идеи социальной интеграции, и относительная незаполненность этой ниши провоцирует появление идей, основанных на концепте прав группы, иными словами, происходит механический перенос представлений об автономии и субъективных правах и свободах индивида на коллективы, в том числе этнические группы. Либеральная традиция в общественной практике оказывается тесно связанной с разными формами национализма.



* Опубликовано в: Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ. М.: ИЭА РАН, Институт философии РАН, 2002, С.80-100.

[1] Здесь и ниже я сознательно не касаюсь отдельных социологических и юридических подходов  к определению “дискриминации” и деталей различных рецептов обеспечения социального равенства между лицами, относящимися к разным этническим группам. 

[2] В документах Совета Европы и ОБСЕ используется преимущественно термин “национальные меньшинства”, в ООН - “этнические, религиозные и языковые меньшинства”; здесь и далее для краткости я буду употреблять выражение “национальные меньшинства”.

[3] Некоторые исследователи подразделяют коллективные прав в смысле коллективного измерения индивидуальных прав на “активные” (требующие коллективного действия) и “пассивные” (подразумевающие доступ к общественно значимым благам и ресурсам);  См. Линдхольм, Торе. Законны ли и осуществимы ли коллективные права человека для меньшинств? - в: Ленинградская конференция по правам меньшинств. Доклады и сообщения. Ленинград. 1991, С.95-96.

[4] Для сравнения:  "Коллективные права - это те права,  которые индивидуумы обладают в силу их коллективной принадлежности  к  какому-либо  подсообществу" (курсив мой - А.О.) - в: Сингер Б.Дж. "Демократическое  решение проблемы этнического многообразия". // Вопросы философии, # 6, 1994, С.94.

[5] Словарь прав человека и народов. М.: Международные отношения, 1993, С.30.

[6] “... источники позитивного права - способы официального признания и формулирования (позитивации) той общезначимой формы волевых общественных отношений, которая является правом (правовой нормой) в собственном смысле.” - в: Дождев Д.В. Римское частное право. М.: “Инфра.М-Норма”, 1996, С.76.

[7] Цит. по: Действующее международное право. - Т.1 - М.:  Издательство Московского независимого института международного права, 1997, С.58.

[8] В качестве образца такого подхода см. Cassese A. Self-determination of People: A Legal Reappraisal. Cambridge: Cambridge University Press, 1995.

[9] Янг К. Диалектика культурного плюрализма: концепция и реальность. - в: Этничность и власть в полиэтничных государствах. М.: Наука, 1994, С.112.

[10] African Charter on Human and People’s Rights. - in: Human Rights. A Compilation of International Instruments. - Vol.II. Regional Instruments. - United Nations, N.Y. & Geneva, 1997 (Sales No. E.97.XIV.1), pp.330-346.

[11] The Cairo Declaration on Human Rights in Islam. - ibid., pp.478-484.

[12] По существу дела можно спорить с тем, что ярлык “самоопределения народов” адекватен содержанию процесса деколонизации, однако я оставляю в данном случае такую трактовку самоопределения без комментариев, поскольку она широко признается международными организациями, правительствами и специалистами.

[13] Разные точки зрения на этот предмет изложены, в частности, в сборнике: Право народов на самоопределение: идея и воплощение. М.: "Звенья", 1997.

[14] Framework Convention for the Protection of National Minorities and explanatory report. Strasbourg:  Council of Europe Publishing, 1995, pp.22, 25.

[15] Можно специально упомянуть в этой связи выпущенные по инициативе Верховного комиссара ОБСЕ по делам национальных меньшинств Гаагские рекомендации по правам национальных меньшинств на образование 1996 г. и Ословские рекомендации по языковым правам национальных меньшинств, которые всецело основываются на концептах прав индивидов и обязательств правительств.

[16] Статья 10   Договора  о дружбе, сотрудничестве и взаимной безопасности между Российской Федерации и Азербайджанской Республикой  от 3 июля 1997 г., Статья 18  Договора о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве между Российской  Федерацией и Республикой Беларусь от 21 февраля 1995 г., Статья 8 Договора о дружбе и сотрудничестве между Российской                         Федерацией и Греческой Республикой  от 30 июня 1993 г., Статья 9  Договора  между Российской Федерацией и Республикой Грузия  о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве от 3 февраля 1994 г.,  Статья 11 Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи  между Российской Федерацией и Республикой Кыргызстан от 10 июня 1992 г.,  Статья 11  Договора  о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между Российской Федерацией и Республикой Таджикистан  от  25 мая 1993 г., Статья 6   Договора о дружбе и сотрудничестве между Российской Федерацией и Туркменистаном от 31 июля 1992 г., Статья 12 Договора о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между  Российской Федерацией и Украиной от 31 мая 1997 г., Статья 7 Договора об основах межгосударственных отношений, дружбе, сотрудничестве между Российской Федерацией и Республикой Узбекистан от 30 мая 1992 г.

[17] Статья 8  Договора о дружественных отношениях и сотрудничестве между Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой и Венгерской Республикой  от  6 декабря 1991 г., преамбула Договора между Российской Федерацией и Финляндской Республикой об основах отношений  от  20 января 1992 г., Статья 10 Договора между Россией и Францией  от 7 февраля 1992 г., Статья 16 Договора  между Российской Федерацией и Республикой Польша о дружественном и добрососедском сотрудничестве от  22 мая 1992 г.

[18] Статья 23  Договора о дружественных отношениях и сотрудничестве между Российской Федерацией и Чешской Республикой  от  26 августа 1993 г. и Статья 22  Договора  о дружественных отношениях и сотрудничестве между Российской Федерацией и Словацкой Республикой  от  26 августа 1993 г.

[19] Некоторые исследователи прямо заключают, что такие права должны быть отнесены к “правам коллективов” - в: Нагенгаст К.  Права  человека  и защита меньшинств:  этничность, гражданство, национализм и государство. - в: Этничность и власть в полиэтничных государствах. С.185-186.

[20] Документ ООН A/CONF.151/PC/WG.III/L.33/Rev.1

[21] Действующее международное право. - Т.3 - М.:  Издательство Московского независимого института международного права, 1997,  С.687-692.

[22] Declaration of the Principles of International Cultural Co-operation. - in: Human Rights. A Compilation of International Instruments. - Vol.I. (Second Part). Universal Instruments. - United Nations, N.Y. & Geneva, 1997 (Sales No. E.97.XIV.1), pp.595-598.

[23] Большинство прав, перечисленных в конвенции, по сути относятся к общепризнанным  индивидуальным правам; однако статья 6 и п.1 статьи 7 посвящены политическому представительству коренных народов как коллективов, а статьи 13-19 затрагивают вопросы собственности народов на землю и владения землей.

[24] Convention (No.169) concerning Indigenous and Tribal Peoples in Independent Countries. - in: Human Rights. A Compilation of International Instruments. - Vol.I. (Second Part). Universal Instruments. - United Nations, N.Y. & Geneva, 1997 (Sales No. E.97.XIV.1), p.476.

[25] Сингер Дж.Б. Указ. соч., С.92

[26] См. напр. Walzer M. Spheres of Justice. A Defense of pluralism and Equality. N.Y.: Basic books, 1983, p.44.

[27] Van Dyke V. Human Rights, Ethnicity, and Discrimination. Westport (Conn.), L. (Eng.): Greenwood Press, 1985, pp. 14-15, 207-209.

[28] Не все тексты, используемые как материал для инверсии, содержат эксплицитное представление о наличии определенной защищаемой категории.

[29] Kuper L. The Prevention of Genocide. New Haven & L.: Yale University Press, 1985; Dinstein Y. Collective human rights of peoples and minorities. - in: The International and Comparative Law Quarterly. Vol.25, part 1, Jan. 1976, p.105. Необходимо отметить, что хотя Й. Динштайн пишет о правах групп, он делает оговорки о том, что группы как таковые не становятся субъектом права в строго юридическом смысле - как корпорации или иные юридические лица - Dinstein Y. Collective human rights of peoples vis-a-vis minorities. - in: Minorities in National and International  Law. - ed. by S. Chandra. - New Delhi, Deep & Deep Publications, 1985, p.72.

[30] См. Дьячков М.В. Миноритарные языки в полиэтничных (многонациональных) государствах. М.: ИНПО, 1996, С.13-14; Хруслов Г.В. Языковые права этнических меньшинств в сфере образования. М.: ИНПО, 1994; Сафонова В.В.  Культуроведение и социология в языковой педаго­гике. Воронеж: Истоки, 1993, С.34-36.

[31] Inis L., Claude J. National Minorities. An International Problem. Cambridge: Hravard University Press, 1955, p.5;  Modeen T. The International Protection of National Minorities in Europe. Abo:  Abo Akademi, 1969, pp. 31-57; Блищенко И.П., Абашидзе А.Х. Международная защита прав национальных меньшинств. М.: Изд-во РУДН, 1993б С.4-5.

[32] “Обеспечение прав и свобод индивида возможно лишь через расцвет свободной общности, к которой принадлежит этот индивид” - в: Мюллерсон, Р.А. Права человека: идеи, нормы, реальность. М.: Юридическая литература, 1991, С.3.

[33] Надо учитывать, что такие права декларируются только в отдельных национальных законодательствах ( в том числе российском) и не относятся к числу общепризнанных прав человека.

[34] Modeen T. Op. cit. pp.56-57; Stavenhagen R. Problems and Prospects of Multi-Ethnic States. Tokyo: The United Nations University, 1986, p.21.

[35] Смыслов М.Д. Международно-правовая защита меньшинств. - в: Московский журнал международного права. 1993. №1, С.106.

[36] Kymlicka W. Multicultural Citizenship: A Liberal Theory of Minority Rights. Oxford: Clarendon Press, 1995, pp.37-38.

[37] Van Dyke, V. Op. cit. p.10

[38] Например, в известнейшей работе Херста Ханнума - Hannum H. Autonomy, Sovereignty, and Self-Determination. The Accommodation of Conflicting Rights. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1990 - одна из главок в заключении так и называется “Право на автономию” (Right to autonomy).

[39] Kymlicka W. Op. cit.

[40] В сущности, на этих представлениях базируются рецепты, предлагаемые сторонниками так называемого “консоциализма” и сходных подходов. См. напр. Horowitz D. Ethnic Groups in Conflict. Berkeley: University of California Press, 1985, pp.563-680. В России и за рубежом почти нет публикаций, где идея “групповых прав” как инструмента социального подкупа, проводилась бы в “чистом” виде, но она часто высказывается изустно во время многих конференций и семинаров, посвященных проблемам этнических конфликтов.


Уважаемые читатели! Мы просим вас найти пару минут и оставить ваш отзыв о прочитанном материале или о веб-проекте в целом на специальной страничке в ЖЖ. Там же вы сможете поучаствовать в дискуссии с другими посетителями. Мы будем очень благодарны за вашу помощь в развитии портала!

 

Все права принадлежат Международному институту гуманитарно-политических исследований, если не указан другой правообладаетель